Дверца без скрипа неожиданно легко открывается, пробегая глазами по рядам, ищу зна комый корешок, беру наугад, открываю... точно, она. Быстро захлопываю старинную книгу и так же крадучись направляюсь к кушетке, стоящей напротив картины.
Глаза обнаженной женщины смотрят на меня с мольбой, нет, скорее она разыгрывает гнев, пухлые губки, в изломе которых прячется улыбка, выдают ее, да, она скорее заманивает в ло вушку, чем отталкивает.
- Негодный, я так давно жду... Поди, поди сюда... ну, скорее...
Пахнет лавандой, розой и чуть-чуть ее нагим телом.
- Ты еще не разделся... с книгой. Брось ее.
Смахиваю со столика на пол ее баночки, пузырьки, коробочки и аккуратно кладу туда дра гоценную книгу. Один миг в ее глазах читается бешенство, но дело сделано, и она столь же мол ниеносно прощает мне эту шалость и, схватив за рукав, повергает на постель. Мы боремся, не скажу чтоб очень долго, но утомительно, причем действуем сообща, а нашими противниками являются принадлежности мужского, моего то есть, туалета. Hаконец, высвободившись полно стью и свив наши жаркие объятия, мы, на некоторое время, успокаиваемся, понемногу прихо дя в себя, после чего наши ласки возобновляются со все большей силой, мое сознание плывет, руки, ноги, туловище, губы действуют сами собой во все возрастающем экстазе. В какой-то миг вдруг оказывается, что мир перевернулся...
...если у континентов крайние точки - это мысы, то у человека тоже есть кое-что в том же ро де, и вообще много схожего во всех этих оконечностях, пиках, впадинах и заливах, а тут вдруг оказывается, что южный полюс переместился на место северного, и всем известная точка Африки, читай торса, мыс Доброй Надежды, названный первооткрывателем Торментозо, что значит 'Бурный', стала этим южным полюсом, наверняка для удобства антарктической экспе диции, которая в количестве одного члена высадилась в крайней точке жаркой Африки, на мереваясь со всем вообразимым и невообразимым рвением воспользоваться столь удачным разложением обстоятельств...
Уставшие, мы лежим раскинувшись на измятой постели и вместе смотрим в темноту над нами, а, может быть, я уже смотрю туда один, потому что Люси, так ее зовут, начала тихонько посапывать так, как если бы она спала.
Hельзя сказать, что я очень устал, но приходится считаться с Люси, поэтому следующая се рия отложена до утра..., а может быть, и до вечера, эти непроницаемые шторы совершенно лишают своих владельцев возможности на глазок определить время суток.
Шторы раздвинуты, створки окна распахнуты в ночь, разгоряченная Люси укрыта от по рывов свежего ветра, врывающихся бодрящим потоком в комнату. Я сажусь на подоконник и с высоты стоящего почти на самой вершине склона дома долго-долго любуюсь ночными огнями города, концентрирующимися внизу, на набережной, издали похожей на светящийся серп.
Я оборачиваюсь и смотрю, хорошо ли я укутал мою пылкую любовницу, иначе не удастся без помех и последствий осуществить мое намерение - спуститься на морскую набережную, где вовсю идет ночное гулянье.
С наслаждением слаженно действующих мышц, спускаюсь вниз, прямо из окна. Hевысоко, второй этаж. Hичуть не холодно, даже в одних шортах и рубашке, которые я позаимствовал у моей спящей подруги.
Мне сделалось странно легко на душе, я, отринув все мысли, предвкушал ночное блуждание в толпе, пестрые, разнообразные впечатления, может быть удачу встречи или неожиданное происшествие, и, спускаясь по каким-то темным проулкам с террасы на террасу, чем ближе подступали празднично-яркие огни, тем быстрей становился шаг, и совершенно неожиданно, повернув за угол, я оказался в самом центре веселой компании арлекинов.
- Здорово, приятель! - крикнул один из них мне прямо в лицо, приблизив размалеванную мас ку так близко, что в глубине черных прорезей мне почудились карие бешеные глаза, а в мелька нии судорожных движений арлекинов угадывалась недобрая насмешка.
- Держи, - шепнул кто-то сзади, и я почувствовал в своей руке твердую выпуклость картона. Я оглянулся, но в ряби разноцветных одежд было немыслимо угадать, кто сунул мне в руку мас ку. А это была именно маска.
Гладкое овальное лицо с четко выведенными алыми губами, выпуклым лбом и чуть удли ненным загнутым носом, она, своим выражением сосредоточенной грусти, смешанной с зата енным внутренним достоинством, подошла бы актеру, играющему советника монарха, было в ней что-то от раболепного лицемера, ловкого обманщика, шута и зубоскала.
Я надел на лицо неожиданный подарок и снова, но теперь уже с другим настроением обвел веселящуюся вокруг меня толпу.
- Эй, приятель, ты где? - крикнул невдалеке тот самый арлекин с бешеными глазами, но ме ня уже не стало, теперь некто, проныра и хитрец, встроился в длинную вереницу скачущих, взявшись за руки, под аккомпанемент барабана, дудки и гитары. Рядом со мной оказалась мас ка обезьяны с высунутым языком, и так, прыгая и перебрасываясь с ней шутками, я спустился, наконец, на набережную.
Там наша изрядно уставшая горланящая цепь распалась, и я, предоставленный самому себе, пошел в сторону виллы мэра (ведь городок мне был хорошо знаком, даже слишком хоро шо). Мэр города, да будет вам известно, обычно давал прием для всех желающих, у кого найдут ся фрак и цилиндр, трость и перчатки, или вечернее платье и бриллиантовые украшения, ну а на худой конец черный смокинг, бабочка и платок в кармане или все то же вечернее платье и фаль шивые бриллианты, но, как ни странно, хоть вход и ограничивался только этим условием, там раз за разом собиралась всегда одна и та же великосветская публика, чьи сдержанные манеры мне всегда импонировали. А что до традиций, то, думаю, для меня там нашелся бы и запасной фрак и все прочее.
Так я двигался в пестрой шумной толпе, и скоро мне всецело передалось настроение праздногуляющей публики, какое-то странное одурманивающее наваждение.
Толпа текла навстречу самой себе, минуя самою себя, так ловко, что иногда казалось, что люди проходят сквозь друг друга. Грохота, огней, музыки, взрывов петард, лент и конфетти было столько, что, казалось, сам воздух производит все это.
Мексиканцы в сомбреро с гитарами, диксиленды и одинокие скрипачи, хор мальчиков, длинноволосые приверженцы кантри-мьюзик и бритые последователи Кришны с заунывно- монотонным речитативом, похожим на молитву, соло, дуэты и трио, тихие и громкие, быстрые и медленные, воюще-орущие, пищаще-скрипящие, гудящие и рычащие, а в заливе, пересекая и разбивая рябью лунную дорожку, торжественно-величаво тащился древний колесный па