внимание к антипартийной пропаганде националистов. У членов комиссии первоначально не было единого мнения в оценке лозунга «Тюркской республики». Член Турккомиссии Ф.И. Голощекин занимал колеблющуюся позицию (верный признак, что не было руководящих указаний. –
Но через месяц никто уже не колебался – «с помощью ЦК РКП (б), как пишет А. Азизханов, ошибки стали исправляться. 23 февраля 1920 года Турккомиссия «решительно отвергла» идею Тюркской республики и Тюркской компартии, а через две недели ЦК РКП (б) отменил решение V краевой партконференции, «принятое под влиянием национал-уклонистов». В письме ЦК от 15 марта говорилось, что на территории Туркестана должна существовать единая коммунистическая партия и что она должна входить в РКП (б) на правах областной организации.
«Национал-уклонисты» не согласились с решением ЦК. В начале мая они направили в Москву делегацию во главе с Т. Рыскуловым, продолжая добиваться полной самостоятельности Туркестана в важнейших вопросах государственного строительства. Обширный доклад, который везла делегация в ЦК, был подписан Рыскуловым, Ходжаевым и Бек-Ивановым. В этом документе, как определяла В.П. Николаева, «за громкими фразами о великом значении революционизирования Востока протаскивался тезис о необходимости терпеливо ожидать, когда народы Востока во главе с национальной буржуазией, пройдя этап национально- освободительной борьбы, созреют для советской власти. Вновь проводилась мысль о единстве интересов всего коренного населения. Делегация настаивала на передаче всей власти ТурЦИКу, на создании отдельной мусульманской армии и подчинении ее туркестанскому правительству на правах войск внутренней охраны, на ликвидации Турккомиссии» .[102]
Полтора месяца эти вопросы обсуждались в ЦК, пока Ленин не вынес окончательного решения: «Необходимо, на мой взгляд, проект т. Рыскулава отклонить…».[103]
Вскоре Туркестанский крайком партии, состоявший в большинстве из сторонников Рыокулова и «тормозивший» исполнение решений ЦК, «по настоятельному требованию коммунистов республики» (что в переводе с партийного всегда означало – по указанию из Центра) был распущен.
Туркестанские уроки Ильича по немедленному пресечению самостоятельного политического мышления «туземцев» и подчинению «общенациональных» интересов задачам мировой революции не прошли для Голощекина даром – об этом свидетельствует весь его казахстанский период. Не потому ли и вождь «национал-уклонистов» Турар Рыскулов сделался с тех пор для Филиппа Исаевича если не политическим врагом (законченными противниками они все-таки быть не могли, поскольку состояли в одной партии и проповедовали одни идеи), то ярым оппонентом, с которым он на протяжении многих лет беспощадно «боролся».
Полугодовая командировка в Туркестан, во время которой Голощекин занимался отнюдь не изучением местных условий и жизни «туземцев», а поучением этих самых «туземцев» (Филипп Исаевич ставил в Ташкенте партийное просвещение и выступал с лекциями в школе партийно-советской работы), дала ему, наверное, в глазах соратников роль специалиста по Востоку. Не это ли послужило впоследствии для Сталина и Кагановича поводом назначить Голощекина на должность первого руководителя в Казахстане? Впрочем, вполне могли быть и другие веские причины, о коих мы можем пока только догадываться. Так или иначе, но в сентябре 1925 года Голощекин вновь вступил на бывшую туркестанскую землю, ставшую после разделения территорий казахской.
О том, что немного раньше, 21 января 1925 года, в годовщину смерти Ленина, освобожденное революцией туземное население старого города Ташкента по распоряжению властей было поставлено на несколько минут на колени,[104] бывший член Турккомиссии мог и не знать. А узнал бы – наверняка одобрил.
К тому времени Казахстан чуть-чуть оправился от разрушительных последствий гражданской войны и голода 1921-1922 годов. Валовой сбор зерна в 1925 году составил 92 миллиона пудов и приблизился к довоенному уровню; восстанавливалась подорванное лихолетьем животноводство: общее поголовье скота было доведено до 26 миллионов – почти вдвое больше, чем в 1922 году, однако меньше того, что было до войны. В четыре с лишним раза, по сравнению с 1923 годом, возрос товарооборот, Казахстан активно торговал с заграницей. В сельском хозяйстве развивалось кооперативное движение, на 1 октября 1925 года действовало 2811 различных кооперативов, в которых состояло более 320 тысяч человек; в более чем тысяче казахских кооперативах работали 62546 человек. Короче, жизнь степняков, немало потерпевших от гражданской войны (в 1918 году голодало 1,2 миллиона человек, в 1922 году – 2 миллиона, в результате чего свыше миллиона человек погибло от недоедания и болезней, а тысячи детей остались беспризорными), постепенно налаживалась. Крайком партии в 1925 году отмечал: «Наблюдается уменьшение в абсолютных цифрах и процентном отношении бедняцких хозяйств, увеличение середняцких».
1 декабря 1925 года в Деловом клубе Кзыл-Орды открылась Пятая Всеказахстанская конференция. Делегатов приветствовал прибывший из Москвы член ЦКК тов. Петерс. Он заявил, что «…наступает практически тот момент, о котором тов. Ленин говорил: «Каждая кухарка в нашей стране должна научиться управлять государством». Это не шутка…».[105] Потом выступил первый секретарь крайкома.
Это первое пространное выступление Голощекина в Казахстане, своеобразная его «тронная речь», где в общих чертах намечены основы дальнейшей политики, и потому оно заслуживает особого внимания.
Не прошло и двух с половиной месяцев пребывания Голощекина на казахской земле, как он установил, что «…в ауле действительно советской власти нет, есть господство бая, господство рода».[106] Самое любопытное, что кабинет свой Филипп Исаевич не покидал и ни один из аулов не посетил – он и в дальнейшем, как впоследствии свидетельствовал ближайший его сподвижник Ураз Исаев, ни разу не побывал в обыкновенном казахском ауле.
Чтобы доказать вышеприведенное, бесспорное для него положение, Голощекин прибегнул к надежному приему. Он зачитал делегатам конференции письмо, с которым год назад ЦК партии обратился к большевикам Казахстана:
«Киргизская организация… находилась в особых условиях, затрудняющих работу. Обширность территории, слабая населенность, отсутствие удобных средств сообщения, отсталость крестьянских хозяйств… почти полная неграмотность населения и т. п., все это создавало большие трудности в деле социалистического строительства…
Теперь, с объединением киргизских территорий в единую республику, …трудности… увеличиваются…
ЦК, учитывая, что в Кирреспублике Советы находятся в особо тяжелом положении и фактически в аулах Советов нет, считает необходимым принять все меры к действительному созданию советской власти в аулах и кишлаках…».[107]
– Год прошел, свежо ли это письмо? – обратился докладчик в зал.
– Свежо! – откликнулся чей-то голос.
Этого было достаточно: сила авторитетного мнения сработала. Восемь лет прошло после Октября, и тут вдруг выяснилось, что советской власти в ауле нет.
Таким образом Голощекин не только поставил крест на восьмилетней работе казахстанских коммунистов, но и подложил «теоретическую подкладку» под необходимость крайних мер.
Что же, надо заново делать революцию? – Надо, считает докладчик.
Сначала он в эпических тонах определяет работу крайкома – и, разумеется, в первую очередь свою работу – как «собирание земли казахской». Романтически вознеся свою личность поверх климатических и бытовых трудностей, он заговаривает ни много ни мало, как о революции:
«Когда я говорю: «столица – Кзыл-Орда», я чувствую, что у очень и очень многих, вероятно, появляется как будто улыбка. Если бы вы приехали не в это время, а приехали бы пару месяцев раньше, то не просто улыбка была бы, а горькая улыбка – от песку, от пыли. Если вы приглядитесь, то тут недочетов, недостатков уйма; но, товарищи, кто когда делал революцию (выделено мной. –
О какой революции идет речь на девятом году советской власти? На какие жертвы должен идти народ,
