катастрофическом положении, которое мы сейчас имеем». То есть план по заготовкам мяса в самые голодные годы исчисляли не от реального (20 миллионов), а от фиктивного (30 миллионов) поголовья скота… Значит, уже в первую волну коллективизации поголовье уменьшилось наполовину, что и старались скрыть от начальства! Даже войны toe причиняли такой быстрой разрухи…
Невиданные потери отнюдь не смутили Голощекина. На Седьмой конференции (июнь 1930 года) он говорил:
«Чем это объясняется? Некоторые националисты говорят, что это вследствие политики крайкома; некоторые – как их назвать, не знаю…
Голос с места: «Кулацкие запевалы!»
– …говорят: «Причина этому – ваш план хлебозаготовок». Это неверно уже потому, что сокращение стада – общесоюзное явление…»
Разумеется, основную часть вины докладчик свалил на кулака и бая, которые-де землю уничтожить не могут, так сокращают посевы и хищнически режут скот. Впрочем, процентов 10-15 утраченного стада Голощекин отвел на счет «грубых искривлений и ошибок».
Почему-то в прежние времена, до сплошной коллективизации и форсированного оседания, кулаки, баи и середняки не набрасывались с ножом на собственную живность… Да и хорошо, что успели порезать: хоть мяса поели, – все равно без присмотра, в стужу и бескормицу, скот был обречен на истощение и гибель.
Лишь только, после народных волнений, Сталин позволил свободный выход из колхозов, как за один месяц уровень коллективизации в Казахстане упал с 51 до 32 процентов, а в некоторых районах и в Каркаралинском округе вообще не осталось колхозов.
Тысячи лучших скотоводов и хлеборобов были разорены и высланы на погибель, многие убиты, от 40- миллионного стада в считанные месяцы осталась половина, а первый секретарь крайкома уверял делегатов Седьмой партийной конференции в «крупнейших успехах».
«Могут ли нас убаюкать и успокоить эти успехи? Ни в коем случае… Они еще недостаточны – с точки зрения задач социалистического строительства, они еще недостаточны с точки зрения поднятия благосостояния масс… Мы еще не подняли массы до такого социалистического сознания, о котором Ленин говорил, что там уже «начинается коммуна».
И только одну опасность видел Голощекин – как бы на местах не испугались перегибов и, обжегшись на молоке, не стали бы дуть на воду, как бы не решили, что с баями и кулаками уже покончено. «С этой опасностью, – поучал он, – мы должны бороться… Нам предстоят еще бои».
В прениях по докладу Голощекина на Седьмой конференции довольно трезво выступал председатель Совнаркома Ураз Исаев. В животноводческих районах, сказал он, трудно встретить казаха, который представлял бы «преимущество» колхозов, и потому нельзя торопиться с коллективизацией. «Нужно, чтобы середняк, доведя свое стадо до 70-80-100 овец, не боялся, что попадет под рубрику баев, под ликвидацию».
Зато тов. Оперштейн (должность его осталась невыясненной) заявил: «Наши позиции в колхозном строительстве, которых мы достигли, нужно закрепить».
При закрытии конференции Голощекин вновь проявил «заботу» о жизненном уровне трудящихся:
«На сегодняшнее число у нас есть очень большая большевистская тревога – тревога людей, ответственных !за благосостояние масс… У нас есть тревога, но нет паники». [298]
А потом разыгралось небольшое, большевистское же, представление под условным названием «Пять лет большевистской работы»:
«ЧЕСТВОВАНИЕ ТОВ. ГОЛОЩЕКИНА
По окончании выборов… выступил тов. Исаев:
– Я выступаю по полномочию группы товарищей… Не подлежат никакому сомнению и оспариванию огромные заслуги тов. Голощекина как руководителя в деле большевизации нашей партийной организации (аплодисменты), в деле интернационального воспитания и выращивания действительно марксистских кадров.
Отмечая заслуги тов. Голощекина, VII партконференция предлагает:
– к 10-летию Казахстана издать на русском и казахском языках все труды тов. Голощекина (аплодисменты) ;
– организующемуся в гор. Алма-Ате коммунистическому университету присвоить название «Казахский коммунистический университет имени т. Голощекина» (аплодисменты)».
Все предложения, конечно, приняли единогласно.
Далее последовало ответное слово тов. Голощекина:
«Товарищи, мы закончили нашу работу. Следовало бы… сосредоточить наше внимание на тех решениях, которые мы приняли. Но вы меня свели с пути истинного и заставляете говорить о тех приветствиях, которые вы сделали мне. Заслуженны ли они?
Мы все являемся солдатами партии… и каждый из нас делает то, что ему велит партия…
От этих приветствий есть две опасности: первая… вам уже ясно, какие плохие вещи получаются от головокружений. А что, если ваше приветствие вскружит голову, и я вздумаю: вот какой вождь большой.
Голоса с места: «У вас не вскружится. Вы достойны этого!»
Вторая опасность: …а что, если я останусь у вас еще 5 лет, и вам придется терпеть? (Бурные аплодисменты.) Смотрите-ка, товарищи, чтобы вы потом меня не развенчали. Каждый из нас делает то, что он может…»
Глава XV
Накануне второй волны коллективизации взрослые дяди, заботливо думающие о детях, сочиняли лозунги к пионерским слетам, чтобы из юных граждан вырастало больше Павликов Морозовых, хороших и разных. Взрослая же газета[299] всерьез печатала эти призывы:
– Вербуйте в отряд всех батрачат!
– Бай и кулак пионерам враг!
– С малых лет – мы за Совет!
– Чтобы из детей не росли хулиганы,
долой гниль с советского экрана!
– Мы себя не позволим сечь,
мы признаем лишь разумную речь.
– Вековое рабство, рухни –
вырвем мать из плена кухни.
– Скажи-ка, брат,
что ты сделал для батрачат?
– Поднимай урожай, отца в колхоз вовлекай!
– В пионерской среде
нет места национальной вражде.
– Урожай поднять поможем, позабудем недород:
за колхозное богатство – пионерия, в поход!
…Прошло три года, Голощекина отозвали в Москву, на смену ему приехал Мирзоян. Взрослые дяди собрались в Алма-Ате на Шестой пленум, говорили речи. О разрухе в деревне и ауле, о невиданном падеже скота. О голоде двухлетнем – молчали (ну, сами-то не нуждались!) О том, что почти все малые дети до четырех лет умерли с голоду, – молчали. О том, что около половины казахов вымерло, – молчали. Не дозволено было об этом говорить. И вообще, не до этого было. Каялись, оправдывались, критиковали друг друга. Обещали больше никогда не наделать таких ошибок. Называли пленум – историческим.
Наконец один делегат не выдержал. Один-единственный. Он сказал: «Все говорим о сокращении
