улыбается. Выходит, на свете еще существует жизнь, а? Да, ну и пробег был, но зато как заманчиво выглядит даль! Прекрасная планета – Земля.
Впрочем, дали ему сейчас не достигнуть. Эта часть пути закончилась. Вот ворота. Плавно срабатывает тормоз. Мотор, едва умолкнув, засыпает, словно солдат в походе, дошагавший-таки до привала. Мужчина вылезает из машины и приближается к «лендроверу», подле которого он специально остановился, хотя места вокруг достаточно. Машина знакома и пуста. Но расчет оказался точным: «Смотри-ка, у нее мотор вроде не успел остыть; хотя при такой жаре и не разберешь толком. Главное – приехала…» При этой мысли человек окончательно перестает быть ездоком и превращается в того, кем и является на самом деле: в достаточно уже пожилого, находящегося в отставке офицера Интерпола, российского гражданина. И спокойно идет к проходной, но в нем звучит, в такт шагам, безмолвный гимн: как прекрасно то, что лежит там, за горизонтом! Когда они тронутся дальше, непременно поедут через то великолепие. Ева, собственно, это уже повидала, ну, а у него на такой крюк не хватило времени. Смешно, конечно: у него, свободного и независимого человека – и не было времени! Что же, по старой мудрости, сапожнику и положено не иметь сапог.
Милов вошел в проходную, где на него вопросительно воззрился здоровый парень с автоматом – охранник. Забавно все-таки: приехать совершенно нейтральным, посторонним человеком, туристом – туда, где (еще не так давно, если вдуматься) был ты должностным лицом Всемирной Антинаркотической Службы и выполнял задание; не выполнил, впрочем, поскольку, как оказалось, наводка была ложной и тут ничего не удалось найти просто потому, что находить было нечего. Изменился твой статус, и все вокруг, хочешь не хочешь, воспринимается совершенно по-другому. А если и осталось что-то от старого, то лишь знание того, что надо сделать сейчас в этом закутке: показать, что у тебя нет при себе оружия; это просто, потому что его и в самом деле не имеется. Ни на себе, ни в сумке. В этой. Хотя ты направляешься всего лишь в гостиничку, а не в собственно Приют, однако, по сути дела, это – два разных входа в одно и то же хозяйство. Ветеранов здесь надежно оберегают. Жертвы многочисленных малых войн, что время от времени (и в конце минувшего, вулканического двадцатого века, и нынче, на заре двадцать первого) трясут и этот континент, и те, что расположены севернее, нередко воевали по разные стороны многочисленных маленьких фронтов. Кое на ком из них (а может быть, и на каждом) есть кровь, а в большом мире существуют враги и не умирает закон мести; по этой причине приходится охранять их всерьез.
Охранник очень серьезен, и лишь убедившись, что оружия и вправду нет, выдвигает один из дюжины стенных узких ящичков, как и все прочие, пронумерованный – на этом стоит номер шесть, и на бирке ключа, оказавшегося в ящичке – тоже шестерка. Вот и все сложности. Впрочем, выбирать все равно не из чего: восточная часть Раинды, близ границы с Данзанией, не очень-то богата гостиницами, а уж по соседству с Национальным парком Кагера и подавно. Никаких звездочек этим номерам не полагается, однако цены в них порой не уступают четырехзвездочным, хотя комфорт и сервис не те. С другой стороны, тут не требуют аванса, рассчитываются при отъезде, все на доверии: понятно же, что человек безденежный сюда не приедет, а если и приплетется пешком, то не рискнет воспользоваться услугами Приюта, в котором персонал как на подбор – молодой и хорошо тренированный: основное население приюта, как уже сказано – ветераны войн; народ, с которым порой бывает нелегко договориться.
Однако сию минуту здесь царили столь вожделенные тишина и покой – мечта уставшего. А Милов устал, и действовал сейчас машинально, по давно выработавшемуся стереотипу: поднял свою дорожную сумку и направился к двери, противоположной той, в которую вошел. Дверь отворилась легко; за ней оказался небольшой тамбур, единственным украшением которого было высокое – в рост – зеркало, из которого двойник окинул вошедшего беглым взглядом. Ничего, находясь в поре поздней зрелости, Милов не утратил еще интереса к хорошей одежде и выглядел сейчас спортивно-эффектным, но не для того, чтобы скрыть возраст, – все равно он написан на лице легко читаемыми письменами, – а просто для правильного мироощущения: давно известно, что платье делает человека, настраивает на определенный лад. Милову именно так и хотелось сейчас выглядеть: уверенно, с некоторой даже лихостью. Двойник в зеркале ему понравился, и он едва заметно кивнул отражению.
Распахнув вторую дверь. Милов вышел в пустынный, поросший короткой густой травой дворик. Удивился, внешне никак не показав этого: во дворике стоял вертолет. Гражданский, «газель». Знаки? Ксенийские. Интересно. Раньше тут садиться не давали. Значит, среди постояльцев какой-то V.I.P., ради которого нарушаются правила. Уже прибыл, или ожидается его визит – вот и приготовили для него транспорт. Ну, а Милову какое до этого дело? Он не на службе. Он в отставке, и на отдыхе к тому же. Так что совершенно ни к чему видеть и запоминать. Только как избавиться от въевшейся в самые кости привычки, выработанной долгими годами службы в милиции, потом – в Интерполе, дальше – во Всемирной Антинаркотической службе, а самые последние перед возрастной отставкой месяцы – в МАБе (Международном антиконтрабандном бюро)?..
Милов обогнул, не приближаясь, вертолет по выстланной квадратными плитками дорожке и вошел в дом. Оказался в длинном коридоре. Остановился перед шестым номером. Отпер и вошел. Провел взглядом по стенам, по немногочисленной мебели. Все было в порядке. Кроме разве что… «Похоже, они тут вовсе не экономят электричество? – эта мысль пришла ему в голову, когда он глянул на вентилятор, настольный; прибор был включен и, как ему и полагалось, поводил массивной головой из стороны в сторону. – Ветерок – это приятно, конечно. Ну, а вот это там… Нет, глянул – и довольно, будем считать, что ты ничего не заметил. Три шага вправо. Подойдем вдоль стены. Посмотрим на шнур. Ну, что? Так оно и есть…
Да, это, пожалуй, новое; во времена Фермы здесь не проявляли такого любопытства к постояльцам: приехал, уплатил за номер и живи себе на благо. Но не будем присматриваться чересчур внимательно, надо просто отметить факт».
Широкая кровать была застлана свежим бельем, приятно пахнувшим. Милов открыл сумку, достал пижаму, халат, вошел в ванную, пустил воду. Вымылся под душем, с великим удовольствием смывая с себя дорожную пыль; вместе с нею уходило, казалось, и тяжелое впечатление от проделанного пути. Вытершись, надел все свежее, чистые шорты. Поискал глазами, куда сунуть грязное белье; однако стирка, видимо, в программу больше не входила, и пришлось упаковать вещички в пакет и поместить в ту же единственную сумку, где и так было много всякого добра. Увесистой была эта его сумка, весьма-весьма; то был груз старых привычек.
За дверью послышались легкие шаги. Мгновенная остановка. Снова шаги – на сей раз удаляющиеся. Выждав, Милов приотворил дверь. Выглянул. Ничего особенного, просто в рамку на двери оказалась уже вставленной карточка с его фамилией.
Оставив номер открытым, он медленно прошелся по коридору, глядя на двери. Похоже, приют путников пустовал: карточек не было почти нигде – за исключением одной. Он улыбнулся; постоял, прислушиваясь; за дверью было тихо. Вернувшись к себе в номер, взял сумку. Не затем приехал он сюда, чтобы жить в разных комнатах с Евой; поместятся и в одной. Снова вышел в коридор, достал фломастер и на карточке затушевал уголок – так, что в глаза не бросалось, но ищущий найдет. Потом, помедлив, постучал. Без ответа. Постучал вторично – погромче. На этот раз сонный голос отозвался. Милов нажал на ручку и вошел.
Ева улыбнулась ему; она была уже в постели – после такого броска за рулем любой устал бы. Она протянула руки. Милов кивнул и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Осмотрелся. Да, и тут было то же самое. Такой же точно вентилятор – и в работе. Интересно, а выключить его можно или вентиляция принудительная? Да, воистину хозяева Приюта стали страдать любознательностью. Ну что же, придется
