— Нет, — сказал Боря ещё тише.
— Которая читает и пишет.
— Нет.
— А на пианино играет — хочешь?
— Собака — на пианино? — спросил Боря.
— Да, да, да, — затараторил Морошкин. — На настоящем пианино. Мама выйдет из комнаты, а собака усядется на твоё место и будет за тебя играть. Хочешь?
— Хочу, — сказал Боря.
— Тогда договорились. Вечером, как из сада придём, я к тебе эту собаку и приведу.
— Заводную? — спросил Боря. — Игрушечную?
— Заводную, — сказал Морошкин.
Глава тринадцатая, в которой Морошкину становится особенно грустно
Вечером перед дверью Бориной квартиры стоял Морошкин с собакой. Из-за двери доносилось деревянное постукивание по клавишам. Это Миля выходил на свою ежевечернюю прогулку. Морошкин позвонил. Миля продолжал идти нетвёрдыми шагами. Никто не открывал. Морошкин позвонил снова. Миля споткнулся и упал. Боря открыл дверь и сказал вежливо:
— Проходи, пожалуйста. Дома никого нет. Я один.
Морошкин прошёл в комнату. На раскрытом пианино белела тетрадь с запятыми.
— Хочешь на табуретке покататься? — спросил Боря и поправился тут же: — То есть хочешь в пианино посмотреть?
Морошкин заколебался. Он с удовольствием взглянул бы на городок деревянных молоточков.
— Мамы нет. Так что можно, — сказал Боря, охотно двигая табуретку к краешку пианино.
— Нет, — сказал Морошкин. — Я ведь не за этим. Я собаку привёл. Как и договорились.
Морошкин шагнул в сторону, и Боря увидел сидящую на полу собаку.
— Ты… ведь… говорил… заводная.
— Она и есть заводная, — решительно сказал Морошкин.
— А почему моргает? — спросил Боря.
— Её так завели, что она и моргает, и хвостом машет. В общем, я пошёл, — заторопился Морошкин.
— Погоди! — жалобно пискнул Боря. — А собака?
— А собака у тебя побудет. Как договорились.
— Я… — начал было Боря, но Морошкин уже вышел в переднюю и возился с замком.
— Какой у вас замок странный, — сказал Морошкин.
— Французский, — сказал Боря и открыл замок.
Морошкин быстро захлопнул за собой дверь. Он стоял на площадке и должен был радоваться, что ловко обманул Борю и выиграл время. Но он не радовался. Наоборот, ему было так грустно, что слёзы наворачивались ему на глаза и сквозь эти слёзы он видел мерцающую, переливающуюся Борину маму, которая поднималась по лестнице.
— Мальчик, Боря занимается, так что ты не мешай ему, — сказала Борина мама.
— Хорошо, — кивнул головой Морошкин.
Ему жаль было Борю, самого себя, а всего жальче ему было собаку.
Глава четырнадцатая, в которой все считают, а Морошкин не считает
На другой день после завтрака, когда ребята собирались считать на больших счётах, Боря подошёл к Морошкину.
— Понимаешь, — сказал Боря, — собака оказалась настоящая.
— Почему? — спросил Морошкин.
— Она в уборную ходила, как настоящая собака.
— Да? — тупо переспросил Морошкин.
— Понимаешь, мама просила, чтобы ты сегодня забрал её. Она говорит, что это собака нехорошая.
— Почему нехорошая?
— У хороших, говорит мама, медали на шее болтаются. Если бы у неё была хоть какая-нибудь медаль… Хоть какая-нибудь. Правда, она на пианино совсем неплохо играет, но мама рассердилась. Говорит, даже собака — и та играет, а я не могу. Так что возьми её. Пожалуйста.
Сообщение о пианино поразило Морошкина сильнее, чем намерение Бори возвратить собаку. Ведь к тому, что собаку вернут, Морошкин был готов. А вот к тому, что собака играет на пианино, он готов не был.
— Что же она играла? — спросил Морошкин.
— С листа. Что дадут, — равнодушно сказал Боря. — Так ты придёшь за собакой?
— Приду, — сказал Морошкин.
— А я знаешь какие марки буду собирать? — спросил Боря. — Государства Африки. Мама говорит, что настоящие марочники всегда их собирают. Ты знаешь, что это такое?
— Нет, — сказал Морошкин.
Боря, как видно, хотел объяснить Морошкину всё про государства Африки, но Морошкин пошёл от него прочь.
— Садитесь, дети, садитесь, — сказала Валентина Ивановна, и все стали рассаживаться. — Сейчас будем считать. Два и три — сколько будет?
— Шесть, — выкрикнул Яшка.
— Не шесть, а пять, — сказала Валентина Ивановна.
— Шесть, — настаивал Яшка на своём.
Тут уж все ребята хором сказали:
— Пять!
А Яшка пробурчал недовольно:
— А прошлый раз было шесть.
Лучше всех считал Боря. Он быстро складывал и вычитал, и в конце Валентина Ивановна похвалила его. Боря стал красный. И очки у него запотели. От удовольствия.
А Морошкин совсем не считал. Считай не считай, а оставалась одна Настя. Больше идти было не к кому.
Морошкин подошёл к Насте, когда они гуляли в саду.
— Знаешь что? — сказал Морошкин. — Ты можешь взять мою собаку к себе на один день?
