определенное мнение? Но командир молчал, следя за карандашом, скользившим по карте. И только когда Зайцев кончил говорить, командир базы вернулся в свое кресло.
— Значит, вы утверждаете, что это были мины?
— Так точно! Не только мое мнение. Спросите помощника, штурмана, даже старшину сигнальщиков Шувалова, боевого моряка. Он участник Таллинского похода. Все видел. Тоже подтверждает…
Назаров встал, подошел к окну, долго стоял спиной к Зайцеву и вдруг резко повернулся.
— Возможно, вы правы! Но кроме мин, там была немецкая подводная лодка, давно путешествующая в нашем районе. Вы разве не получили предупреждения?
— Так точно, получил!
— В таком случае, почему же не приняли меры для поиска и уничтожения противника?!
Контр-адмирал подошел к Зайцеву вплотную и продолжал, глядя ему в глаза:
— Вы обязаны были произвести атаку глубинными бомбами. Ведь это же невиданное дело! Корабль гибнет, люди тонут, а вы пускаетесь наутек!
— Я не о себе думал. Я думал о полярниках. Хотелось поскорее увести транспорты. Иначе были бы лишние жертвы. Только и всего! — Зайцев выпалил это залпом, полный возмущения, и с обидой добавил: — Я оставил там все спасательные средства и сам многим рисковал, а вы меня в трусости обвиняете?..
— Не передергивайте! Никто вас в трусости не обвиняет. Разве вам не ясно, нужно было атаковать лодку, а не бежать от опасности.
— Я не бежал. Мне кажется, мы сделали все для спасения транспортов.
— Все или не все — мы еще посмотрим. Пока можете быть свободны.
Зайцеву стало ясно: никакие слова больше не нужны. Он ничего не сможет ни доказать, ни убедить кого бы то ни было, что иначе поступить было нельзя.
Получив разрешение, он вышел в приемную, схватил кожанку, набросил на плечи, толкнул ногой дверь и в следующую минуту оказался на улице. Шел по деревянным мосткам в бухту и не мог успокоиться. «В трусости обвинили… Самое тяжкое, позорное для военного человека…»
Сдавленный горечью и обидой, не спеша подходил к кораблю. Вахтенный встретил его у трапа, скомандовал: «Смирно-о-о!» — и тут же улыбнулся.
Зайцеву было не до приветствий и тем более не до улыбок. «Эх ты! Стоишь тут и ничего-то не знаешь, какое мне клепают обвинение…» — хотелось сказать наивному парню.
Не остановившись, не обратив внимания на матросов, толпившихся на палубе и с любопытством рассматривавших транспорты, он быстро прошел в каюту и вызвал к себе Трофимова. Тот сразу догадался, что случилось неладное…
— Дослужился, Павел Ефремович. В трусости обвиняют! — произнес Зайцев.
Трофимов смотрел сочувственно.
— За что же, товарищ командир?
— Говорят, не атаковал лодку, удрал с поля боя.
Трофимов развел руками:
— А что толку, если бы мы пошли в атаку? Могли нас поодиночке перетопить. Только и всего. А мы выполнили задание, транспорты привели, вон они, полюбуйтесь! — Трофимов показал в иллюминатор на темные силуэты судов, стоявших на рейде.
— Это мы с вами так считаем, а у командира базы особое мнение.
— Неужели вы не могли доказать?.. — начал было Трофимов, но Зайцев перебил его:
— Доказывать можно с фактами в руках. А тут ничего не докажешь…
— Надо требовать расследования! — возмущался Трофимов.
— Будет расследование. А пока я под подозрением…
Трофимов ничего не ответил, долго стоял опустив голову, лицо его было озадаченным…
Раздался стук в дверь, и в каюту вошел Шувалов. Увидев командира с помощником за каким-то серьезным разговором, он понял, что явился не вовремя. Извинился и хотел было повернуть обратно, но Зайцев спросил:
— Что у вас?
— Да ничего особенного. На транспорт полярники в гости приглашают, я вот и пришел просить разрешения.
— То вы скорбели и печалились, а теперь все забыли, в гости рветесь идти… — ядовито заметил Трофимов.
Шувалов глянул исподлобья:
— Ничего не забыл… Все помню… Бросили мы их на гибель… Такого комдива, как капитан второго ранга Максимов, больше не будет…
Зайцев слушал Шувалова, смотрел в упор и думал: «Парень понимает — беда случилась. А мы… Ищем себе оправдания…»
Трофимов погрозил пальцем.
— Вы, Шувалов, слишком мало знаете, чтобы иметь свое собственное суждение.
— Как же мало?! На моих глазах все произошло…
— Мало видеть. Надо еще понимать обстановку. Мы могли пойти на минное поле и остаться там вместе с Максимовым. Кому от этого польза?
— По-всякому могло быть! А может, и спасли бы их! Ну, а если на тот свет, то не зря, на помощь товарищам спешили, они нам не чужие…
Трофимов поморщился и вспыхнул.
— Знаете что, Шувалов, в гости ходить будете после войны. А сейчас идите и продолжайте службу!
И когда сконфуженный Шувалов повернулся кругом и скрылся за дверью, Зайцев встал и нервно зашагал по каюте. Его задело поведение Трофимова. Либо он еще не сознает, что произошло, либо вполне сознательно устраивает театр!..
— Зачем обидели парня? Он верно сказал, Впрочем, возможно, для вас они чужие? — сказал Зайцев, не скрывая своей прежней неприязни.
— Что вы, товарищ командир? Я, может, больше всех переживаю. Только плохие мы офицеры, если вроде Шувалова нюни распустим и болтовней будем заниматься. Бывали у нас с комдивом недоразумения, а раз погиб человек, какой с него спрос?
«Циник!» — подумал Зайцев и стал собираться.
— Пойду в штаб базы. Будем разбираться до конца…
— Ничего не случится, товарищ командир. На вашей стороне правда. Уверяю вас, все будет в порядке, — успокаивал Трофимов.
— Как знать!
Зайцев надел шинель и вышел. Трофимов следовал за ним по пятам. Подойдя к трапу и услышав команду «Смирно», Зайцев поднял руку к голове и замер, глядя на бело-голубой флаг, сморщившийся, отяжелевший от инея, безжизненно свисавший, как это бывает в минуты траура. Сойдя с трапа, он зашагал не оглядываясь, а на палубе молча стояли моряки и смотрели ему вслед: темная фигура долго выделялась среди ослепительной белизны снега.
Трофимов вернулся в каюту, открыл иллюминатор, вихрем ворвалась струя морозного воздуха. Сев в кресло, он принял любимую позу Зайцева, — откинувшись на спинку и широко расставив ноги, задумался. «Конечно, жаль человека. Если формально подходить, то, может быть, и следовало произвести атаку, пробомбить небольшой участок. Скорее всего, мы никакой лодки бы не потопили, а был бы повод для оправдания. Зато, будь в этом месте лодка, мы могли получить сдачи так, что остались бы от всего нашего конвоя рожки да ножки… Во всяком случае, с меня взятки гладки. Я не принимал решения, на то и командир, чтобы иметь свое собственное мнение…»
Трофимов постарался отогнать от себя неприятные мысли, переключился на другое: «Надо устроить большую приборку, привести корабль в полный порядок. Если Зайцева отстранят, наверняка явится начальство. Пусть видят: Зайцева нет, а служба идет. Под руководством помощника, который тоже не лыком шит. Службу знает. Был и снова может стать неплохим командиром корабля. Кто может поспорить? Максимов? Так его уже нет. Почил во бозе…»
