щегольскому ли американскому плащу с золотыми пуговицами и запаху незнакомого табака или по чему другому, более значительному. Правда, Максимов, разглядев плащ и с любопытством повертев в руках высокую фуражку в чехле, замотал головой:
— Смени, смени ты это. Спрячь в чемодан до лучших времен.
— Почему?
— Ни к чему дешевый форс. Ходи в шинели. Как все.
Зайцев засмеялся.
— Главное — как все! Правда? Лишь бы слиться с массой?
— Да, да, — подхватил Максимов. — Чем скорее сольешься, тем лучше будет.
Сейчас, ночью, вспоминая этот разговор, Зайцев усмехнулся. Он подумал, что Михаил остался прежним: простым парнем, немного грубоватым увальнем, хотя много повидал, звание заслужил большее, чем Зайцев, и положение занимает солидное.
Он спокойно повернул лицо к стене, закрыл глаза, и как будто опять его подхватила океанская волна.
Теперь в голове промелькнули обрывки недавних воспоминаний: вход в шлюз Панамского канала, английский кок, подбрасывающий в воздух белую шапочку, и высокий улыбающийся американец, пускавший под потолок ровные колечки дыма. Он был капитаном без парохода; в шутку называя себя вдовцом, охотно рассказывал всем историю, приключившуюся с ним в Атлантике, когда немецкая бомба попала в судно и его охватило огнем. Капитан приказал спустить шлюпки и был озабочен тем, чтобы как можно скорее отплыть от горящего парохода. «Вы, наверно, могли потушить пожар и спасти судно?» — спросил Зайцев. Капитан рассмеялся: «Пароходная компания получит страховку, а мне ни холодно ни жарко. Зачем рисковать? За это денег не платят». Зайцеву было дико слышать такие слова. «Позвольте, — пытался возражать он. — Сейчас идет война, и транспорты на вес золота. А кроме того, ведь есть чувство долга…» Лицо американца вдруг стало серьезным: «Какой может быть долг, перед кем, скажите на милость?» — «Как перед кем? Перед всеми! Люди всегда должны друг другу. Должны тем, кто их родил, кормил, учил грамоте, выручает на войне. Должны знакомым и незнакомым. Вот вы мне должны, и я вам тоже…» Капитан рассмеялся: «С вашими взглядами надо было родиться двести лет назад, когда была в моде романтика. А мы живем в другой век — век практицизма».
Зайцев чувствовал, что он уже больше не заснет. Поднялся, подошел к умывальнику и, отвинтив до предела кран, подставил голову под холодную струю.
На следующее утро Зайцев по трапу поднимался на свой корабль.
Первым, кто увидел Зайцева, был капитан-лейтенант Трофимов. По-прежнему бравый, подтянутый, только не пахнущий одеколоном. Время и на нем отложило свой след: лицо было смятым и складки залегли в уголках рта. Разве только усы бурно разрослись и закручивались на концах. Зайцев остановился у трапа и обмер от удивления. Значит, вот кого имел в виду Максимов, сказав: «Есть одна личность» из числа общих знакомых.
По застывшему в тревожном ожидании лицу Трофимова Зайцев понял всю значительность момента, приосанился, расправил плечи, с достоинством, чуть важно, ответил на приветствие. Когда подносил руку к козырьку фуражки, даже пожалел, что послушал Максимова, сменил плащ на шинель, и что нет сейчас на нем высокой фуражки в целлофановом чехле.
Трофимов по всем правилам отдал рапорт и тут же любезно улыбнулся:
— Сколько лет, сколько зим не виделись!
— Давненько, — холодно ответил Зайцев и прошагал дальше, в командирскую каюту.
Они сидели вдвоем. Трофимов пытался расспросить Зайцева, где он был все эти годы. Зайцев дал понять, что он не расположен к воспоминаниям, и тогда смущенный Трофимов принялся докладывать о корабле, команде, которая под его руководством уже совершила несколько боевых походов.
Зайцев слушал молча, потом поднялся, набил трубку, раскурил, снова сел рядом и терпеливо ждал, что еще скажет Трофимов. И, словно чувствуя это, Трофимов отвел глаза в сторону и начал объяснять:
— Я ведь не этим, другим кораблем командовал. Да знаете, люди подводят. Черт дернул матроса вылезти на палубу во время шторма, и не стало человека, смыло за борт. Он глупость допустил, а нашему брату ответ держать.
Зайцева покоробило.
— Человека нет в живых, а вы его осуждаете…
— Я не о нем именно. Такие случаи не впервые на Севере. Как говорится, война требует жертв.
— Война войной. А если люди по глупости погибают, то нам нет оправдания…
— Несчастный случай. Никто не гарантирован. Только комдив ухватился и поднял тарарам. Обрадовался случаю свести личные счеты с Трофимовым.
Зайцев глянул строго:
— Это почему же личные?
— Ну как, с тех самых пор… Как я только пришел, он стал придираться. По мелочам. Например, послал на меня представление к званию капитана третьего ранга, по всем инстанциям прошло, и вот-вот должен быть приказ. Не скрою, поторопился я малость, надел погоны с двумя просветами и поехал в Мурманск к дружкам спрыснуть это дело… Приезжаю обратно, он меня давай распекать: нескромность, самозванство. Чего только не наговорил…
— Я не могу понять, при чем же тут личные отношения? Вы поступили опрометчиво, даже не солидно для своего служебного положения…
— Было бы желание, а повод к чему придраться всегда найдется…
Зайцев слушал Трофимова и думал: каким ты был, таким и остался, весь соткан из мелочей. Хотелось поскорее закончить этот неприятный разговор.
— Давайте посмотрим корабль, — предложил он.
Оба поднялись, но тут раздался стук, и в дверях показалась широкая, добродушная физиономия инженер-механика Анисимова. Догадавшись, что перед ним новый командир, Анисимов представился и застыл, смущенный своим замасленным комбинезоном и грязными брезентовыми рукавицами, которые он старался прятать за спиной.
— Что у вас? — спросил Зайцев.
Анисимов замялся:
— Я по партийным делам к помощнику, за членскими взносами.
Зайцев нахмурился:
— Вы так ходите к каждому коммунисту?
— Никак нет, только к командиру. Да к помощнику. Остальные ко мне являются…
— К вашему сведению, — заметил Зайцев, раскуривая трубку, — командир и помощник такие же коммунисты, как и все остальные…
— Это верно, — согласился Анисимов. — Только у нас так заведено.
— Плохо, что так заведено…
Все трое отправились осматривать корабль, заходили в боевые посты, в кубрики, спускались в машинное отделение. Трофимов и Анисимов давали подробные объяснения. Зайцев больше молчал. Потом по сигналу «Большой сбор» весь личный состав построился в кормовой части корабля.
Зайцев пытливо вглядывался в лица моряков. С ними жить и воевать придется. Затем вышел на середину. Еще накануне наметил, о чем следует сказать команде в первый день знакомства: о повышении боевой подготовки и дисциплины, чистоте и порядке на корабле, о взыскательном к себе отношении. Сейчас все это показалось чересчур обыденным, сейчас понадобились другие слова, способные донести до всех значительность этого момента.
— Товарищи, друзья! — сказал Зайцев. — Еще вчера мы не знали друг друга, а сегодня уже связаны между собой самым большим, что есть в нашей жизни: общей службой! Эта служба будет требовать от нас напряжения всех сил, и мы должны нести ее с честью!
Зайцев говорил недолго, считая, что, чем короче он скажет, тем значительнее это прозвучит и тем скорее сущность сказанного дойдет до моряков. Он пожалел, что нет рядом Максимова…
Наблюдая эту сцену со стороны, Трофимов видел, что новый командир понравился: выправка,
