отвечу. Она еще ждет, еще надеется…. А я не надеюсь. Я знаю. Недавно Нине рассказали очевидцы о гибели обоих братьев на Березине. Нина поведала об этом мне. Но оба мы не скажем матери. Пусть теплится в ее сердце надежда.
Уже неделю каждый день с утра ухожу в город. Я ищу работу. Как-то зашел в институт. Узнал, что можно продолжить учебу, если я предъявлю зачетную книжку — архивы в институте не сохранились. В виде исключения как участника войны могут зачислить на первый курс без экзаменов! И начинать все сначала? Спасибо, не надо.
Попытка устроиться на работу в Минском аэропорту тоже не увенчалась успехом: самолетов мало, своих летчиков больше, и вообще летчиков принимают на работу только через Главное управление Гражданского воздушного флота, которое находится в Москве.
И опять перрон вокзала. Дюжие руки солдат помогают вскочить в дверной проем теплушки — теперь ходят только такие поезда, почему-то прозванные «пятьсот веселыми». Но и на такой поезд достать билет не просто — очереди на сутки! Военный комендант вокзала, когда я попросил его помочь с билетом, ответил:
— Дуй на «пятьсот веселом»! Туда билеты не нужны.
Вот и «дунул» я на нем до Москвы.
В длинной очереди таких же, как я, бывших военных летчиков стою уже вторые сутки у входа в здание Главного управления Гражданского воздушного флота (ГВФ) — это надпись над входной дверью. Прежде чем попасть на второй этаж, в отдел кадров, надо выстоять эту очередь к телефону, который висит на стене рядом с окошком бюро пропусков. Видимо, работникам отдела кадров недосуг выслушивать всех желающих поступить на работу, поэтому специально выделенный человек, прежде чем пропустить жаждущего найти работу, задает стереотипные вопросы, предварительно определяющие пригодность очередника, завладевшего телефонной трубкой.
Передо мной в очереди — капитан, Герой Советского Союза, и мне слышен его разговор по телефону:
— На чем летали?
— Я истребитель! — гордо отвечает капитан. — Летал на «Яках», на «Лавочкине».
— Налет?
— Около семисот часов!
— Не подходит. Следующий!
Капитан растерянно вертит телефонную трубку и передает ее мне.
Если отказали такому парню, следует ли мне брать трубку? Но… Другого выхода нет.
Для меня это единственный шанс стать гражданским летчиком!
— На чем летали?
— На ПО-2…
— Налет?
— Больше двух тысяч днем и ночью.
— Фамилия, имя, отчество? Заказываю пропуск.
Передаю трубку следующему. Это майор, бывший летчик-штурмовик. В этой долгой очереди мы уже успели перезнакомиться, знаем, кто на чем летал, на каких фронтах воевал, какие имеет награды.
На второй этаж приглашают в лучшем случае одного из десяти. Вслед тем, кто получает клочок серой бумаги — пропуск, смотрят с нескрываемой завистью: счастливчик! Сегодня я такой «счастливчик». С тревожно стучащим сердцем взбегаю на второй этаж и занимаю очередь у двери инспектора отдела кадров. Здесь те же разговоры, те же надежды и мечты, тут они приобретают реальную форму: говорят о том, в какое управление ГВФ желательно попасть, какой город лучше, какой хуже, где больше работы, где меньше.
Мне эти разговоры безразличны: куда пошлют — в Иркутск, Якутск, Омск, Томск — мне все равно. Главное — приняли бы! А принимают далеко не всех. Для того, чтобы приняли, требуется определенный налет часов, отличное здоровье, необходимый запас знаний и немного везения. Вот и думаешь, стоя в очереди у дверей инспектора: повезет — не повезет? Многие из этой очереди спускаются вниз с печальной мыслью, что для них небо закрылось навсегда…
— Что нос повесил, Герой? — спрашивает меня подошедший седовласый майор с красивым моложавым лицом.
— Повесишь, — отвечаю ему, показывая головой на очередь.
— Хочешь в полярную авиацию?
— В полярную? — переспрашиваю я.
Полярная авиация! О ней я читал в детстве, в юности восторгался отважными перелетами Чкалова, Громова, Слепнева, Водопьянова, Бабушкина, Чухновского, Мазурука, знал имена первых Героев Советского Союза и втайне мечтал слетать с ними хотя бы в один полет! А работать с ними, встречаться каждый день? Нет, это невозможно, это — несбыточная мечта…
— На розыгрыши не клюю, майор, — сухо отвечаю ему.
Майор молча берет меня под руку и увлекает к выходу.
— А по этому пропуску меня пропустят обратно? — настороженно спрашиваю я, показывая серую бумажку.
— Если захочешь вернуться, сам провожу. Не беспокойся!
Идем какой-то улицей, переулком. Останавливаемся у большого дома с указателем на стене «Большая Черкасская. Дом 17». А майор подталкивает меня в спину:
— Не робей, Герой!
Входим в полутемный коридор и останавливаемся у двери, обтянутой коричневой клеенкой.
Майор открывает ее и пропускает меня вперед.
— Илья Павлович, думаю, этот подойдет, — говорит он, опуская руку мне на плечо.
Сидящий за столом генерал отрывает взгляд от бумаг, и его серые глаза изучающе останавливаются на мне. Он поднимается из-за стола и протягивает руку:
— Майор Бакшт не догадался нас представить друг другу. Что же, наверно, с этой задачей справимся сами — Мазурук Илья Павлович.
Я называю себя и не могу оторвать взгляд от генерала: это же прославленный ас! Один из первых Героев Советского Союза!
— Майор Бакшт рассказал вам об условиях работы в нашей авиации? — прерывает мои мысли Мазурук. — Нет? Ладно, он займется этим позже, и, если вас устроит, прошу, как говорится, к нашему шалашу! Приказ о зачислении вы подготовьте сегодня же, товарищ майор. Кстати, когда вы смогли бы вылетать?
— Хоть сейчас! — радостно восклицаю я.
Мазурук переглянулся с Бакштом, и оба улыбнулись.
— Подойдет! — весело смеется Мазурук. — Только вылетать не сегодня, а так через недельку. Устроит?
— Так точно, товарищ генерал!
— Давай договоримся, дружок, — продолжает улыбаться Мазурук, — просто Илья Павлович. А теперь — ни пуха тебе, ни пера!..
Я крепко пожимаю протянутую руку.
Это произошло 15 мая 1946 года. С этого дня для меня начался отсчет нового времени в новой жизни — пусть тяжелой, неустроенной, опасной, но интересной, увлекательной и неизведанной. Путь к мастерству, к работе, которая нужна людям сегодня, сейчас. И я это видел своими глазами! Путь в небо Арктики, в неизведанные просторы, которые, раз увидев, уже не забыть! А небо Арктики? Я отдал ему почти четверть века. И никогда не жалел. Если бы было возможно, я опять повторил бы эту жизнь!
Небо стоит верности!
