– Чего замолчал? Ну, соври еще что-нибудь, мы посмеемся.
Антон собрался с силами и выговорил:
– Бриллиант все это время хранился у дочери Ольховской.
Хрящевский, не мигая, уставился на него.
– Что еще за Ольховская?!
– Гувернантка в семье Николая Второго. Ее расстреляли, но не одновременно с царской семьей, а на полгода позже. Она успела передать дочери бриллиант, но сказала лишь, что это память о принцессах, и ее дочь решила, что камень не представляет никакой ценности. Ольховская-младшая хранила его, потому что это было единственное, что осталось от матери. Но потом сама состарилась и обо всем забыла. Она коллекционировала драгоценности, и сейчас в голове у нее перемешалось: кто, что, откуда… Старушка рассказала эту историю связно один-единственный раз, а потом плела всякую ахинею вроде того, что нашла его в пещере израильской. В Израиле, кстати, она не была ни разу в жизни. Или еще вспоминала, что камешек подарила ей одна из принцесс, у которой он был глазом любимой куклы. Короче, старушка в маразме.
Антон говорил и чувствовал, что дурнота отпускает его. Хрящ, слушая его, точно остекленел. И взгляд у него стал стеклянный, сквозь Антона.
Потом мясистые губы зашевелились, и вслед за ними ожило и лицо Хряща.
– И почему же, – медленно начал он, – почему же старуха в маразме пришла именно к Верману?
Антон перевел дух.
– Потому что когда-то ей помог спастись один из его родственников. Не знаю точно, как именно… Кажется, дал денег и помог перейти через границу, иначе ее расстреляли бы. Старушка скиталась по заграницам, сюда вернулась только под старость, помирать на родной земле. И нашла потомков своего спасителя. Верман для нее обделывает всякие мелкие делишки, иногда продает ее камешки. И когда Ольховская нашла у себя крупный аквамарин, то понесла ему. Кому же еще-то?
– Аквамарин? – не удержался Дымов. Он выскочил вперед – толстый, с обманчиво располагающим к себе лицом, на котором криво сидели дорогие новомодные очки.
– Это Ольховская решила, что аквамарин, – пояснил Антон. – А что еще она могла подумать? Гдето в Индии она покупала аквамарины, и у нее смешались два воспоминания: о подарке матери и об этой покупке. Она принесла его Верману, потому что аквамарин был ей не нужен. К тому же он как-то странно огранен. И цвет… У нее даже возникло подозрение, что это подделка. Он такого цвета… не знаю, как объяснить… Небывалого какого-то. Очень яркий голубой.
– Так ты его видел?!
Белов кивнул.
– Верман сразу позвонил мне, как только камень оказался у него в руках, и я приехал. Они с Дворкиным выглядели как ненормальные. В общем, я их понимаю.
– И что вы сделали с бриллиантом? – жадно спросил Хрящевский.
– Верман отвез его в банк, положил в ячейку. Дрожал над ним, как курица над яйцом. Когда вернулся, постоянно твердил, что это их пропуск в другую жизнь.
– А чем его эта не устраивает? – удивился Дымов.
– Может, тем, что ее им отмерено не так уж много? – насмешливо спросил Антон, к которому вернулось самообладание. – Не считайте Вермана дураком, он отлично понимает, что вы захотите избавиться от него. Если у него и были сомнения на этот счет, то я их развеял.
Хрящевский отошел в сторону, задумчиво разминая пальцы, будто борец перед поединком. Внезапно он обернулся к Белову:
– И что же затеял наш хитрый еврейчик? Распилить «Француза» на двадцать частей и загнать их Коржаку?
Дымов озадаченно почесал в затылке и спросил:
– А что, Николай Павлович, этот ваш «Француз» такой огромный? И его можно нарезать как буханку?
– Нельзя, – ответил за Хрящевского Антон. – И бриллиант не огромный, и Верман никогда бы на такое не пошел. Он не смог бы уничтожить «Француза».
– Как же тогда…
– А вот эта информация, – перебил Дымова Хрящ, – и есть предмет для торга. Верно, курьер?
Антон утвердительно кивнул.
– И чего же ты хочешь?
Оба уставились на Белова. Он посмотрел на Хрящевского, азартно потирающего руки в предвкушении большой игры, на безопасника с его свиным рылом… На мгновение Антона охватило сомнение в правильности выбранного решения. Что, если он ошибся в расчетах? Если неверно оценил двух этих вурдалаков? Тогда сейчас он толкает их с Майей прямиком в пропасть.
Но отыгрывать назад было поздно.
– Денег хочет, – весело предположил Дымов.
– Нет, не денег, – Антон сам удивился, как сухо и неестественно звучит его голос. – У меня два условия. Первое: вы забываете о моем существовании. Второе: отдаете мне женщину.
– Какую еще женщину? – нахмурился Хрящ.
– Ту, которая свела меня с Верманом. Марецкую, ювелира из его лавки. Она будет молчать о том, что знает.
Он поймал себя на том, что говорит почти умоляюще, и замолчал. Эти двое не должны видеть, что Майя – его самое уязвимое место.
Но Хрящ оказался проницательнее, чем думал Белов.
– А-а, так шерше ля фам, значит, – протянул он, насмешливо глядя на Антона. – Вот оно что. Пожалуйста, я разве против? Забирай свою бабу и отправляйся куда душе угодно. Только предупреди, чтобы держала язык за зубами.
Легкость, с которой Хрящевский согласился отдать ему Майю, не сулила ничего хорошего. Но Антон надеялся, что сумеет спрятать ее до того, как начнется заварушка.
Вдруг откуда-то раздался звон. «Диннн-доннн, диннн-дон-н-н-н», – звенело в воздухе. Хрящевский отдернул портьеру, и Антон увидел на подоконнике золотые часы.
– Однако уже одиннадцать! – удивился Хрящ. – Время – деньги. Ты намек понимаешь, курьер? Я тебе обещаю, что тебя и твою бабу никто не тронет. Слово даю.
«Обещает он… Честное благородное бандитское».
– Хочешь – вывези свою Марецкую хоть завтра за границу, – великодушно разрешил Хрящ. – Препятствовать никто не станет. А теперь давай к делу.
Антон сдался.
– Я знаю, что у Вермана есть покупатель на «Голубого Француза», – сказал он, внимательно следя за лицом Хрящевского. – Но не знаю, кто именно. Какой-то коллекционер из Германии, как сказал Дворкин. Он не заплатит полную стоимость камня, но зато даст живые деньги. Они еще не договорились об окончательной цене, но договорятся, и Верман пойдет на любые уступки, потому что деньги нужны ему срочно. Думаю, миллионах на восьми он сдастся, если покупатель его дожмет.
Хрящевский отошел от окна и присел на край стола возле Антона. Казалось, он впитывает каждое слово. Белов поразился тому, как легко меняется его облик: от бультерьерской морды – к застывшей маске – к живому, внимательному лицу. Хрящ больше не выглядел уродливым, и даже что-то неожиданно обаятельное проявилось в нем.
– Допустим, Верман получит деньги, – протянул Николай, размышляя вслух. Доверительный его тон будто приглашал и Антона принять участие в рассуждениях. – Допустим. Но это только половина дела. Ему нужно где-то достать партию камней для Коржака. А где их взять, если выставка в Женеве начнется только через два месяца? Нет у Мони такого срока, нету. М-м? Что думаешь, Антон?
Хрящ с простодушным видом взглянул на Белова. «Ну ты и паук, – усмехнулся про себя Антон. – Полчаса назад собирался мне кишки вилкой вынуть, а теперь уже и имя мое вспомнил».
– Ювелирный аукцион в Амстердаме состоится через две недели, – вслух сказал он и заметил, как напрягся Хрящевский. – Один из выставленных лотов – диадема Бернье, сделана в семьдесят четвертом
