Маша осознала, что речь без всяких иносказаний идет о парнокопытном.
– А можно на нее посмотреть, как вы думаете? – с интересом спросила она, тут же забыв про гнусного Бориса.
Олейников уставился на нее с насмешливым любопытством.
– Не думаю, что она будет возражать, – после недолгих размышлений ответил он.
– Я не собираюсь бить ее по пятачку, – заверила Маша.
– Я о тете Марфе. Идите за мной.
Они пересекли сад, обогнули дом и оказались на заднем дворе. Здесь Маша еще не была. С одной стороны двор был ограничен сараем с приоткрытой дверью, за которой в полумраке блестел руль новенького велосипеда. С другой стороны возвышался коровник, из которого несло сеном и навозом. В центре двора был устроен загончик, обнесенный крепким забором, а в этом загончике…
А в этом загончике стояла свинья.
Никогда в жизни Маша не видела такой огромной, такой невероятной свиньи.
Грязно-розовая, с бочкообразными, как у бегемота, боками в черных пятнах, с растопыренными ушами размером с Машину ладонь, с высокомерно вздернутым вверх пятачком, перепачканным в грязи, эта свинья была ростом с доброго пони. Вся ее голова была покрыта редкой желтой щетиной, а между ног висело, почти волочась по земле, брюхо. В крошечных раскосых глазках светились ум и достоинство.
Это была богиня свиней.
– Вот это да-а-а! – восхищенно выдохнула Маша. – Какая потрясающая хавронья! Интересно, как ее зовут.
– Дульсинея, – сказал Матвей и уточнил: – Она вам в самом деле нравится?
– Очень, – честно сказала Маша. – Не в гастрономическом смысле, а вообще. Можете смеяться, сколько хотите, но я люблю свиней.
– Не собираюсь я смеяться, – пробормотал Олейников. – Мне и самому очень симпатична эта свинья.
Дульсинея подняла голову. Откуда-то из глубины ее утробы донесся, набирая силу, громкий хрюк, больше похожий на рык.
– Хорошая девочка, – одобрительно сказал Матвей и, подойдя, почесал хрюшку за ухом. – Умная, чистоплотная! Для свиньи…
Дульсинея по-собачьи потерлась лбом об его руку. «И не боится рубашку испачкать, – с удивлением подумала Маша о Матвее». На рукаве и в самом деле осталась грязная полоса.
Откуда-то прибежала Тявка, повалилась под ноги Матвею. Дульсинея покосилась на нее и ревниво заворчала.
– Кто здесь еще живет? – полюбопытствовала Маша, забыв о том, что больше не собиралась разговаривать с Олейниковым. – Собака, куры, свинья… Все?
– Корова и коза. Вы с ними еще познакомитесь. Кстати, Марфа терпеть не может, когда опаздывают на завтрак. Идите, я догоню.
Маша помялась. Новая стычка с Борисом наверняка закончится скандалом. Скандалить страшно не хотелось.
– Можно я вас подожду? – не выдержала она. – Мне не хочется возвращаться одной.
– Уж не боитесь ли вы Марфу? – удивился Олейников.
– Марфу? – в свою очередь удивилась Успенская.
Матвей озадаченно вскинул брови.
– Ага, – сказал он, помолчав, как будто что-то понял. – Нет, ждать меня не надо. В смысле, пойдемте вместе.
Когда они подошли к дому, Борис все еще торчал на ступеньках. Увидев Машу, радостно привстал и даже взмахнул рукой. Но стоило ему заметить неторопливо идущего следом Матвея, как вся радость его улетучилась.
– Здорово, – пробасил Олейников. – Ты чего здесь? Марфа всех на утреннюю трапезу собирала.
– Покурить вышел, – криво улыбнулся в ответ Борис. – А у вас романтическая прогулочка с утра пораньше, а?
– Романтическая, – кивнул Матвей. – Свиней наблюдаем. Помогает расслабиться после трудовых будней.
«Свиней?»
Маша встрепенулась. Откуда взялось множественное число, если свинья в загоне была
– Ты все в своей конторке трудишься? – небрежно спросил Ярошкевич. – Или нашел нормальную работу?
Матвей рассмеялся.
– В конторке, Боря, в конторке. Про тебя не спрашиваю – знаю от Марфы, что варишься в бизнесе. Уже практически сварился вкрутую.
– В каком смысле?
– В хорошем, Боря. Крутой стал, заматерел.
– А-а-а… – расслабился Ярошкевич. – Это да. Москва, знаешь, такой город… закаляет. Тебе этого не понять, а я на своей шкуре испытал.
– Конечно, не понять, – согласился Олейников. – В России ведь только Москва – всесоюзная здравница, всех закаляет. А мы сидим себе в Питере: тишь, гладь и никакого насильственного оздоровления организма.
Борис дернул уголком губы. Кажется, хотел усмехнуться, но получилось похоже на нервный тик.
«А ведь эти двое терпеть друг друга не могут, – поняла Маша. – Прямо-таки не переваривают».
– Верно говоришь про ваш Питер, – согласился Ярошкевич. – Тишь, гладь – короче, болото. Бабы, как пиявки, так и норовят присосаться. А все мужики, с которыми я там дело имел, – сплошь нытики. Дел никто вести не умеет, зато умеют сидеть и жаловаться, что в Москве люди зашибают хорошее бабло, а им только объедки остаются. Тьфу!
И Борис выразительно харкнул на траву.
Теперь у Маши не осталось сомнений в том, чего хочет Борис Ярошкевич. Он хотел драки. Ни Гена Коровкин, ни Иннокентий не были достойными противниками: избей он их – и Марфа могла бы выгнать его. Но тяжеловес Матвей, тренированный, мощный, был как раз тем человеком, на ком Борис мог сорвать злобу. К тому же Матвей мешал ему разобраться с Машей, и этим окончательно вывел Ярошкевича из себя.
«Просто замечательно, – с тоской подумала Маша. – Как я удачно приехала: к семейным разборкам с применением физической силы».
Но Матвей Олейников вместо того, чтобы оскорбиться, только покачал головой.
– Ты меня удивляешь, Боря.
– Это чем же? – радостно осклабился Ярошкевич, у которого руки чесались врезать Олейникову. Он ждал только повода.
– Как тебе известно, у приматов наибольшей импульсивностью и агрессивностью обладают особи, стоящие в самом низу социальной иерархии. А ты давно уже не там. Или там?
Лицо Бориса озадаченно вытянулось.
– В общем, ты подумай пока, – мягко предложил Матвей. – Определись со статусом. А мы пойдем.
Он открыл дверь перед Машей:
– Ого, блинами пахнет!
Изнутри и впрямь доносился густой блинный дух. За накрытым столом уже сидели Лена с Геннадием, Анциферов со своей Нютой и Ева, сменившая халат на спортивный костюм.
Из кухни выплыла Марфа Степановна, неся на блюде гору блинов.
– Это Лена напекла, – объявила старуха. – Я-то с утра совсем закрутилась без помощников.
И многозначительным взглядом обвела племянников.
Намек поняли: все вразнобой высказались в том смысле, что готовы предложить тетушке любую помощь. Дальше всех пошел Иннокентий, пообещав сделать все, что Марфа ни пожелает.
