Сверху Машу вновь обстреляли шишками. Но на этот раз она была настороже и даже не дернулась, когда одна из шишек отскочила от земли и ударила ее в лоб.
Тот, кто стоял наверху, выжидал. Но жертва не шевелилась. Он постоял, глядя сверху на распростертое тело, закрытое мохнатым тулупом. Что ж, пускай все сложилось не совсем так, как планировалось… Но главного удалось достичь – она мертва.
Человек развернулся и пошел обратно к дому, ускоряя шаг.
«Ушел!» – облегченно выдохнула Маша, когда шаги стихли. Но лежала еще несколько минут, напряженно прислушиваясь – не раздастся ли шорох. Вдруг он вернется? Вдруг это всего лишь хитрость, чтобы заставить ее выдать себя?
Но шагов больше не было слышно. Очень осторожно, словно собирая себя по кусочкам, Маша отлепила себя от земли, села – и охнула.
Левый бок будто ножом проткнуло – кажется, сильный ушиб. Правая рука чертовски болит в запястье и в плече – то ли закрытый перелом, то ли растяжение. И в ушах звенит, словно в голове застрял комар.
Маша подвигала ногами, и правая отозвалась резкой болью. Что ж, хотя бы левая цела. И позвоночник, похоже, тоже не пострадал. Могло быть значительно хуже…
Она подняла голову и осмотрелась.
Сверху ели тянули в яму мохнатые лапы. Из стенок выползали корни, похожие на тонких белых червей. Маша видела, что ни один из них не выдержит ее веса, и с надеждой посмотрела на ветки.
Но до них оставалось не меньше трех метров. Слишком далеко, учитывая поврежденную руку.
Самое поразительное – это короткие колья, почти вертикально торчавшие из земли. Маша насчитала двенадцать штук. Заостренные явно наспех, они все равно оставались грозным оружием.
Лишь сейчас ей стало ясно, что она чудом избежала страшной участи – напороться на них и висеть, как кусок мяса, нанизанный на шампур.
«А ведь он на это и рассчитывал… Тот, кто сбросил меня сюда. Он позаботился обо всем заранее: заточил колья, утыкал ими дно ямы. Замаскировал ее сверху ветками, чтобы никто не обнаружил раньше времени. Заботливо сдвинул вперед ограждение. Нет, он ненормальный! Надо скорее выбираться отсюда, пока он не вздумал вернуться».
Маша привстала и громко вскрикнула: правую ногу в лодыжке точно пронзили гвоздем. Она упала на землю, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Черт, как же больно… Неужели все-таки перелом?
Она попыталась выдернуть из земли ближайший кол, но правую руку при каждом движении простреливала резь, а справиться одной левой ей оказалось не под силу.
Помучившись несколько минут, Маша бросила тщетные попытки. В яме было ощутимо холоднее, чем наверху, и она закуталась в доху.
До Успенской понемногу начала доходить вся тяжесть ее положения. Выбраться из ловушки самостоятельно ей не под силу. В доме ее хватятся не раньше, чем через несколько часов. Если сообразительная коза вернулась в загончик, то и дольше: решат, что она спит или пошла прогуляться.
Пока спохватятся, пока сообразят, где искать… Конечно, сегодня ее отыщут! Вопрос лишь в том, сколько ей придется просидеть в этой чертовой яме, ледяной, как погреб.
«И при какой температуре человек замерзает насмерть», – тихо подсказал внутренний голос.
«Глупости! – возразила Маша, сильнее укутываясь в доху. – Невозможно замерзнуть летом в шубе! Это ерунда! В худшем случае я простужусь и сойду с ума от скуки, пока жду помощи».
Она прислонилась спиной к деревяшкам и закрыла глаза.
Подумать только: кто-то крался за ней от самого дома, а она ничего не заметила! Значит, тот скрип ей не почудился. Но преследователь не видел ее, а только слышал. Увидеть ему удалось лишь серую доху, закрывающую фигуру и лицо.
Что ж, его ошибка неудивительна. Они с Марфой примерно одного роста, обе худые. Маша шаркала в своих сапогах, поэтому у него не возникло сомнений, что перед ним старуха.
Но потом, когда она упала – он разглядел ее? Понял ли, как чудовищно ошибся? Или ушел в уверенности, что расправился с Марфой?
И что он почувствует, когда увидит старуху утром на кухне целой и невредимой?
С минуту Маша сидела, довольно усмехаясь. Она бы многое отдала за то, чтобы увидеть лицо преступника в тот момент. Он ошибся дважды: сначала – когда Марфа и Ева поменялись местами и в баню отправилась Освальд, теперь – с ней.
Или – не ошибся?
Неприятный холодок кольнул под сердцем.
Что, если все их предположения неверны? Возможно, она увидела или услышала что-то такое, что сделало ее опасной для убийцы. И он пошел за ней вовсе не потому, что ошибся – нет, ему было известно, кого он преследует!
Что же она могла слышать или видеть?
Маша принялась перебирать, что случилось накануне. Неторопливо, словно нанизывая бусинки событий на ниточку дня: одно за другим, одно за другим. Красная бусинка – Ева, голубая – Нюта, черная – Борис, желтая – Геннадий, зеленая – Лена… Иннокентий – ярко-лиловая. Марфа – коричневая, а Матвей – синяя.
Стук, стук – падает бусинка в ладонь, из ладони на тонкую шелковую ниточку, а к ней уже летит следующая. Ниточка, как маятник, раскачивается перед глазами, цепляется за другую, та за третью, и сам собою ткется дождливый холодный день со всеми его ссорами и примирениями.
Вот вышел из себя и уехал Гена, вот Матвей с Борисом выталкивают машину. Вот Нюта посмеивается над мужем, Ева насмешливо взирает на застрявшую машину, Иннокентий идет к лесу и возвращается с предупреждением, что дорога стала непроезжей…
Бусинки стучат, как дождевые капли. Кап-кап-кап.
Коты лежат на стульях, скрутившись в тугие узелки. Хорошо бы и самой лечь так же, щуриться на пламя камина, что гонит по комнате волну тепла.
Тепло… Тепло… Как хорошо и тепло…
На ниточке появилась золотая бусина. Зоя из кресла обеспокоенно смотрела на Машу и что-то говорила.
Маша покачала головой: нет, ей не слышно. Что ты хочешь, красавица Зоя? Что ты хочешь, бабушка?
– Вставай, девочка моя! Не спи!
А я и не сплю, хотела сказать Маша. Но поняла, что спит. Дрема была такой сладкой, такой теплой, что выныривать из нее в сырую холодную яму не хотелось.
Все они бусинки на тонкой ниточке. Раскачиваются от ветра, не догадываясь, как непрочна нить. Воля одного человека собрала их вместе, нанизала на одну шелковинку. Воля другого может ее разорвать.
Золотая бусинка засветилась ярче, излучая тепло.
– Просыпайся, Маша!
Зоя умоляюще протянула к ней руки.
– Просыпайся, голубка моя!
Голос у нее был нежный и чуть приглушенный, как будто между ними стояла невидимая преграда.
«Хорошо, бабушка. Я постараюсь».
И Маша открыла глаза, рывком вышвыривая себя из комнаты с камином, где она спала на стуле, словно кошка.
И оказалась в яме.
Она лежала, скрючившись, на земле. Ей пришлось сделать невероятное усилие, чтобы разогнуться и заставить себя сесть. Нога болела еще сильнее. К тому же Машу начало трясти от озноба.
«Господи, – с ужасом подумала Успенская, – так и умереть недолго». Сколько она пролежала?
Маша попробовала закричать, но из горла вырвалось хриплое карканье. Маша прокашлялась и заставила себя крикнуть:
– Э-э-эй! Помогите!
Крик как будто впитался в стены ямы, не выбравшись из нее.
– Помогииите! – заорала Маша и с облегчением ощутила, что голос возвращается. – На помощь!
