потайной рычажок…
Я еще раз изучила дверь, но вновь убедилась, что она гладкая и доски плотно прижаты друг к другу.
«Не заклинанием же тебя открывали! Должно быть что-то… что-то… Скажем, то, что отодвигает засов на той стороне! Или приводит в действие пружину… Нет, постойте, какую пружину? Пружина – это слишком сложно, это не годится. Скорее, такой же деревянный просмоленный брус, который нужно сдвинуть… Но чем? Здесь ничего нет, кроме этой проклятой двери и камней!»
Рассердившись, я замахнулась, собираясь ударить кулаком по упрямому дереву, не желавшему поддаваться, но тут меня осенила мысль, от которой я так и застыла с поднятой рукой.
«Кроме проклятой двери и камней…»
– И камней!.
С бьющимся сердцем я ощупала кладку стены вокруг выхода. Слева и справа – ничего, камни плотно прилегают друг к другу и почти не отличаются по размерам. Я прижала ладони к «полу», на котором впустую просидела столько времени, и похлопала возле своих ног. Справа пальцы мои уперлись в камень, сильно выступавший вверх по сравнению с остальными. Если бы я стояла, об него даже можно было бы споткнуться, но высота лаза не позволяла подняться здесь ни в полный рост, ни даже согнувшись пополам.
Булыжник холодил ладонь, он был как огромное яйцо, наполовину закопанное в землю – такой же ровный, с заостренной верхушкой. Но когда я обхватила его всей кистью, мои пальцы сами собою легли в небольшие шершавые ямки, явно искусственного происхождения. Несмотря на всю напряженность момента, меня разобрал смех, когда я подумала, что это допотопный шар для боулинга. Рассмеявшись, я с силой нажала на него. Ничего не случилось. Я положила сверху левую руку, оперлась всем своим весом, и тогда камень, преодолев сопротивление, подался, ушел вниз.
Получилось!
Я продолжала изо всех сил давить на него, и там, под землей, что-то зашевелилось. Я услышала треск, скрежет с другой стороны двери, и по каким-то неуловимым изменениям поняла, что больше ее ничего не удерживает.
Замерев, не снимая руки с камня, почти целиком ушедшего под землю, второй рукой я осторожно толкнула дверь. Она не сдвинулась ни на сантиметр. Бросив камень, я нажала обеими руками и почувствовала, что она понемногу открывается! Что бы ни держало ее, это был не засов.
Стоило мне расширить щель, и внутрь, будто поток зеленой воды, хлынул свет! У меня заслезились глаза, но я успела разглядеть переплетение стеблей и листьев и поняла, отчего свет показался мне зеленым.
Дверь оплели побеги и разрослись так тесно, что образовали прочную стену: она и мешала мне выбраться из заточения.
Что ж, по сравнению с тем, что я преодолела, сопротивление какого-то вьюнка представлялось детской задачей. Не знаю, сколько времени я усердно обрывала цепкие ростки, протягивая руку сквозь щель как можно дальше, чтобы ухватить побольше зловредных зеленых усов. Кожа на моих руках позеленела и теперь действительно стала напоминать лягушачью.
Но когда я, уже совершенно без сил, выползла наружу, то испытала приступ такого острого счастья, перед которым меркли и израненные ладони, и сбитые колени, и пережитый в подвале ужас.
Первый раз в жизни у меня что-то получилось!
Я лежала на траве и глубоко дышала, ощущая себя Дантесом, выбравшимся из заточения. Солнце надо мной дробилось в мелких зубчиках листьев, вокруг смыкала колючие стебли пахучая дикая малина, а в двух шагах из земли торчали какие-то жерди, угрожающе накренившись над моей головой. Немного придя в себя, я приподнялась на локте и огляделась.
Туннель заканчивался в небольшом холме – одном из многих, выраставших в самых неожиданных местах этого леса. Отвесная сторона холма заросла старым хмелем (это его я приняла за вьюнок): так чистая поверхность пруда затягивается ряской, под которой уже не видно воды. Отсюда мой подземный ход казался самой настоящей норой, уходившей в глубь земли – норой черной, узкой, страшной, в которую ни один разумный человек не сунется без необходимости.
Вплотную к хмелю подходил такой густой малинник, что, вздумай я выбраться через него, мне бы не удалось продвинуться дальше, чем на шаг. Как будто леший намешал здесь все, что пришлось ему по душе: кустарники малины, цветы иван-чая, высоко тянувшиеся вверх розовыми макушками, небрежно набросанные сосновые ветки, бурьян, остролистную осоку, и еще добавил по краям каких-то кустов, похожих на гигантский укроп, с маленькими белыми цветами.
Именно в таких непроходимых зарослях и должны встречаться медведи. Я бы не удивилась, если бы из бурелома по соседству раздалось рычание и бурая туша поднялась из нее, угрожающе поводя носом.
Этого страшного медведя я представила так явственно, что меня пробрала дрожь, и я подползла поближе к своему лазу. Кто бы ни жил там, внутри, вряд ли он опаснее медведя. Но тут, как нарочно, мне вспомнилась банка, которую я нашла, и я немедленно отодвинулась от двери и прикрыла ее пологом хмеля. Нет, даже самый свирепый медведь-людоед не наводил на меня такого ужаса, как человек, коллекционирующий глазные яблоки себе подобных.
Но все-таки, что это за жерди? И почему я сижу на крохотной вытоптанной полянке, непонятно как возникшей в этих непроходимых зарослях? Неужели и в самом деле лежбище хищника?!
Но тут я разглядела, что к сухим жердям прислонены подпорки из рогатин, а сверху свисают обрывки истлевших веревок, и тотчас успокоилась. Осмотрев сооружение внимательнее, я убедилась, что догадка справедлива: передо мной были остатки шалаша, одна его стена, точнее остов, чудом сохранившийся скелет. Должно быть, его построили тогда, когда через малинник вела тропинка, и его обитатель чувствовал себя в полной безопасности, скрытый холмом и навесом из веток и листьев…
Как ни удивительно, но и на меня снизошло спокойствие и чувство защищенности. Даже мысль о том, что строителем шалаша мог быть тот же человек, с результатами деятельности которого я кратко ознакомилась в погребе, не заставила меня испугаться. Наверное, мне в это просто-напросто не верилось.
Я внимательно исследовала площадку, подмечая следы давнего человеческого присутствия: вот кусок парниковой пленки, вот скрюченная железная вилка с одним-единственным уцелевшим зубом… Интересно, что можно было есть вилкой в лесу? Стоило мне задуматься об этом, как желудок стиснуло голодным спазмом. Солнце висело над головой: похоже, сейчас около двенадцати часов, а завтракали мы в семь…
«Нужно возвращаться… Но только не через туннель!»
Без фонарика нечего было и думать соваться туда. Во тьме я могла попросту проскочить «люк», из которого провалилась в галерею, а у меня не было пока ни желания, ни сил выяснять, как далеко она выходит на поверхность с другой стороны. К тому же нельзя сбрасывать со счетов того, кто хозяйничает в подполе. Или хозяйничал… Судя по заброшенности подвала, прошло не меньше пары лет с тех пор, как кто-то спускался вниз.
От голода и от мыслей о психопате (кем же еще он мог быть, кроме психопата?) голова моя стала соображать с необычайной ясностью. Первым делом я проверила, как действует конструкция, открывающая дверь изнутри подземелья.
Для этого мне пришлось заползти в нору. На пороге мне попались два торчащих из земли на высоту моей ладони черных бруса, и я поразилась, как не заметила их раньше.
Камень с углублениями для пальцев вернулся в первоначальное положение и, не закрывая двери, я вновь надавила на него.
Стоило мне утопить камень в землю, как черные брусья в двух шагах от меня неторопливо поехали вниз, будто кто-то невидимый нажимал на них с той, солнечной, стороны. Так вот почему я не заметила их, когда выбиралась наружу!
Я вылезла из пещеры и прикрыла дверь. Дожидаться, когда «засов» снова вернется на место, не стала – только расправила длинные лианы плюща со смешными чешуйчатыми шишечками так, чтобы они закрывали проход. Когда я закончила, ни один человек с расстояния в десять шагов не смог бы сказать, что за этим качающимся от ветра зеленым водопадом может скрываться дверь.
Оставалось вылезти из малинника. И здесь мне помог тот, кто когда-то соорудил шалаш: по едва заметным следам, разве что не обнюхивая землю, я нашла остатки тропинки среди колючих злых побегов. Правда, мне пришлось пробираться ползком, на животе, обдирая локти и собирая животом очень недовольных букашек и кусачих муравьев, но в конце концов я, извиваясь ужом, выползла на поляну. Поднялась, стряхивая насекомых, и обернулась, оценивая проделанный мной путь.
Метров пятнадцать, не больше! А мне-то казалось, что я героически преодолела по меньшей мере километр! Оглядевшись вокруг, я вдруг поняла, где нахожусь: в километре от нашего дома, в глубине соснового леса. И этот холм был мне знаком – гуляя, я несколько раз проходила мимо него! Что ж, теперь я хорошо знала, в какую сторону идти и как найти потом это место.
Пошатываясь, на подгибающихся ногах, я побрела по дорожке. Чем ближе я подходила к дому, тем явственнее вставала у меня перед глазами стеклянная банка, в которой колыхалась прозрачная жидкость. Я не заметила, как добралась до мрачных елей, за которыми виднелась наша изба, а за ней – нежно-голубое озеро, и остановилась, напряженно обдумывая, что говорить в оправдание своего отсутствия.
Но в голову, как назло, не лезло ни одной мысли. Стоять до вечера под прикрытием тяжелых ветвей было глупо, и я осторожно двинулась к сараю, отряхивая с себя самых упорных муравьев, проехавших на мне весь путь от шалаша до еловой чащи.
Дойдя до погребицы, я остановилась, не сводя взгляда с двери, почти сливавшейся со стеной. Мне не верилось, что всего несколько часов назад я прижималась к этой стене, дыша полынной горечью, в страхе, что муж вот-
