очередных легенд, которые нужны, чтобы заинтриговать приезжих и придать нашему пансионату интересный колорит. Но сейчас я думаю, что все в этой истории – правда, и мы ловим ее отголоски.
Много-много лет назад в этих лесах на месте, где сейчас пансионат, стояла небольшая крепость – так утверждает Леонид Сергеевич. Говорит, отдельные укрепления доходили до берега бурной обрывистой реки Ворши. Ворша протекает за лесом, до нее добрых четыре километра, и поселковым детям запрещено купаться в ее коварных водах – там полно омутов и водоворотов. Но со временем крепость разрушилась и пришла в полную негодность.
Не знаю, правда это или нет, но известно точно, что в восемнадцатом веке эти земли были подарены роду Вязниковых, и здесь построили живописное поместье, вокруг которого разбили небольшой парк. Из-за этого лес вокруг не совсем обычный: среди сосен попадаются одичавшие яблони и груши – старые, корявые, с изъеденными стволами. Они приносят горькие плоды, и если куснуть их, то горечь потом не запить водой и не заесть конфетами.
Граф Вязников, по словам доктора, был женат несчастливым бездетным браком, который состоялся лишь затем, чтобы поправить его материальное положение. До женитьбы он жил в своем ветшавшем имении, в котором все было устроено по его вкусу, бродил бесцельно по парку и лесу и, говорят, знал наизусть возраст каждого дерева в саду и помнил каждый кирпичик в кладке поместья.
Жена Николая Александровича оказалась особой свирепого нрава, сварливой и крайне ревнивой. Я видела в альбоме репродукцию их семейного портрета. На нем граф немолод, но весьма хорош собой: подтянут, седоус… Выражение лица кроткое, а губы тронула мягкая извиняющаяся улыбка.
У его молодой жены Натальи – широко расставленные глаза, короткий нос с вывернутыми наружу ноздрями, как у арапа, и выражение упрямства на лице: «Мое. Не дам!» На портрете она сидит, выпрямившись, на неудобном стуле с высокой спинкой, а граф стоит за ней, положив руки жене на плечи. Но меня не оставляет ощущение, что это он должен сидеть на стуле, а она – держать его, чтобы не сбежал.
Поговаривают, Наталья лично била и порола служанок так, что их визг был слышен далеко за пределами усадьбы. Как-то раз граф попытался урезонить разгневанную супругу, и она в ярости швырнула в него лампой. Попала в лицо, и на щеке у Николая Александровича остался шрам.
Конечно же, в этой легенде не могла не появиться девушка с каким-нибудь трогательным простонародным именем вроде Дуняши или Парани. Она и появилась. Звали ее Любкой, Любашей, и, по свидетельству очевидцев, она была миловидна, тиха и добра. Должно быть, тем и пленила графа, уставшего от шумного характера жены.
К счастью для юной горничной, графу хватило осторожности скрывать свое чувство. Но Наталья все равно что-то заподозрила и стала придираться к Любаше по каждому пустяку. Сперва ее разжаловали из горничных, услав с глаз долой, а затем, поймав на какой-то провинности, отправили в «мешок».
«Мешком» в усадьбе называли погреб, вырытый неподалеку от барского дома. Над глубокой ямой с бревенчатыми стенами высился сарайчик, в котором на полках временно хранилась всякая снедь и сушились яблоки. В эту-то яму Наталья и придумала сажать провинившихся. Страшны были не только холод и голод, но и темнота, и одиночество. Там сновали крысы и ползали мелкие подземные твари, прикосновение к которым вызывает непроизвольную дрожь. Самые строптивые девушки, посидев часов пять в «мешке», каялись и просили прощения, лишь бы снова не оказаться в нем.
Неторопливо повествуя об этом, доктор не забывал хитро поглядывать на меня, словно говоря: «Ну-ка, догадайся, к чему я веду». Но я догадалась почти сразу же, стоило ему упомянуть о погребе. Так вот какой участок выкупил Гейдман!
Я впечатлительна, и мое воображение живо нарисовало перепуганную до смерти девушку, съежившуюся в углу и зажмурившуюся от страха. При мысли, что все это происходило здесь, мне стало не по себе – словно человеку, услышавшему тихие шаги в доме, где никого нет, кроме него.
– Не делайте поспешных выводов, дорогая Лиля, – посоветовал Леонид Сергеевич, наблюдавший за мной. – Это история с хорошим концом…
Очевидно, любовница графа оказалась девицей с очень стойким характером, и те, кто описывал ее как мягкую робкую девушку, заблуждались. Она просидела в подвале сутки, но после того, как Наталья выпустила ее, не выказала ни раскаяния, ни сожаления о том проступке, за который попала в «мешок». Ее отправили туда снова, уже на более долгий срок. Люба спокойно выдержала и это.
Взбешенная непокорностью бывшей горничной, а больше всего тем, что ей не удается сломить девушку, Наталья распорядилась отправить Любу в «мешок» на целую неделю и не кормить ее. Крышку подвала закрыли, а возле входа в сарай Наталья поставила сторожа, подозревая, что Любке помогают другие слуги.
Вопреки ожиданиям, Николай Александрович не стал защищать Любку. Быть может, он опасался, что его заступничество лишь повредит ей. Как бы то ни было, неделю ее заточения граф провел, почти не выходя из своего кабинета. И когда жена потребовала, чтобы он проводил больше времени с ней, а не с его книгами, Николай Александрович первый раз в жизни ответил ей резко.
По углам потекли шепотки: Любка-то уже померла, и звуков никаких из подвала не слышно – ни криков, не стонов. Довела ее Наталья Андреевна. Сгубила живую душу, взяла на себя грех великий.
Новоиспеченной графине стало не по себе. Но гордыня не позволила ей отдать другой приказ, и на неделю усадьба затаилась, ожидая, что будет.
То, что случилось по истечении семидневного срока Любкиного заключения, поразило всех. Девушка вышла из подвала исхудавшая, бледная, щурящаяся от яркого света, прошла несколько шагов, не обращая внимания на жадные взгляды, и встала перед Натальей Андреевной. Очевидцы после говорили, что Любаша была красива, как никогда прежде. Наталья Андреевна не успела вымолвить и слова, как с ближайшего дерева слетели, хлопая крыльями, несколько белых голубей и опустились у ног Любы.
Вот тогда-то зрители и ахнули, уверенные, что на их глазах свершилось чудо: птицы заступились за невинную. Из толпы донеслись голоса: «Не трогай Любашу!» «Люба, не бойся ее!» И Наталья Андреевна отступила.
– А что стало с ними потом? – спросила я Леонида Сергеевича, когда он замолчал.
– Да ничего особенного. Любку выдали замуж за лесника, сплавив таким образом с глаз долой. Ничего о ее жизни больше не известно, кроме того, что в браке у нее родился единственный ребенок, мальчик. Графиня смягчилась характером, но отношения ее с Николаем Александровичем безвозвратно испортились, и с тех пор они жили как чужие люди. Граф увлекся охотой, хотя хорошим охотником так никогда и не стал. Однажды его лошадь понесла, и Николай Александрович разбился насмерть. Обычные судьбы, ничего выдающегося. Самое интересное в этих людях то, что они жили здесь до нас. Голубушка моя, можете быть уверены: призраков, звенящих кандалами, в вашем подвале не найдется.
Но, несмотря на все заверения доктора, от его рассказа у меня осталось гнетущее чувство. И, честно говоря, я была рада той крысе, что испугала Лидию.
Так что исследование подвала провалилось. Хорошо еще, сказал Олег, услышав рассказ, что обошлось без жертв.
Тогда все сделали вид, что приняли его слова за шутку, но два дня спустя Лидия подошла к окну в столовой – поправить сбившуюся штору – и тяжелая деревянная гардина вдруг плавно поехала вниз. Лидия замешкалась, и Григорию пришлось подскочить к ней и дернуть на себя, иначе она так и стояла бы, зачарованно глядя на падающую гардину.
А балка на чердаке, едва не свалившаяся Кларе Ивановне на голову! После этого случая наша хозяйка стала твердить о том, что мы хотим извести ее.
И ни один из нас не нашелся что ответить на это.
Сегодня, собираясь на завтрак, я уронила стул и сшибла лампу с буфета. Это старинный буфет, он стоит на четырех когтистых львиных лапах, растопырив их в стороны, и я не могу пройти мимо, чтобы не запнуться об одну из них. Мне кажется, что буфет вот-вот отзовется свирепым рыком, но он только страдальчески скрипит в ответ.
Пока я восстанавливала порядок в отведенной нам комнате, завтрак уже начался. Я поспешно заправила волосы, выбившиеся из-под чепца, одернула юбку и отправилась вниз, в столовую.
К счастью, сегодня Клара Ивановна разрешила разговаривать. Если бы выпал молчаливый день, мое опоздание стало бы поводом для криков, но, поскольку все беседовали, я не навлекла на себя ее гнева.
Глубокий реверанс, в котором я присела перед хозяйкой, вышел не слишком грациозным. Но Клара так увлеклась, слушая спор Григория и Лидии, что ей было не до меня: она царственно взмахнула рукой, и я с облегчением пробралась на свое место и стала следить за разговором.
– Тебе этого не понять, – густым красивым басом сказала Лидия и бросила на брата высокомерный взгляд. – Ты так же далек от поэзии, как помоечный голубь – от райских островов.
– О-о, значит, ты у нас райская птица! – уязвленный Гриша принялся теребить завитки черной бороды и, кажется, едва не вырвал из нее клочок. – А твои острова, очевидно – творения, которыми ты осчастливливаешь публику!
– Да! Я дарую им радость!
Она вся напряглась и прислушалась к себе, словно курица, готовящаяся снести яичко. Для нас счастливый момент прошел незамеченным, но в Лидии что-то свершилось – она слегка выкатила глаза и провозгласила:
– Все ждут моих стихов неслышных! Они цветам подобны вишни!
– Вишни?! – воскликнул Гриша. – Подобны! За те чудовищные вирши, которые ты плодишь по любому поводу, тебя
