– Посмотрите, ваше величество: здесь внутри была полость. Видите, остался след? Господин Розенкранц недостаточно предусмотрителен. Ему стоило сжечь свой инструмент целиком, и тогда мы не смогли бы установить истину.
– О чем вы? – пожал плечами рыжебородый.
Тон его был высокомерен, но я услышал за ним страх. Кажется, что-то такое уловил и король, ибо он бросил на Розенкранца внимательный взгляд.
– Ваша палка, которой вы мешали закипающую ртуть, внутри пуста, как пролежавший в земле столетний череп! Может быть, вы скажете, зачем? Нет? Тогда позвольте мне объяснить. У вас не было времени спрятать следы, и, если приглядеться, можно увидеть кое-что интересное.
Я повернул палку, поднес канделябр ближе, и на внутренней стороне полости что-то блеснуло.
– Порошок золота, ваше величество, – пояснил я. – Он был здесь, внутри. Отверстие в конце палки чем-то залепили – наверное, воском, который тут же растаял при соприкосновении с кипящей ртутью. Думаю, что и ваши угли, Розенкранц, были не такими простыми, как нам показалось. В них ведь тоже было золото, не так ли? Иначе зачем такой огромный размер? Вам нужно было много золота, чтобы получились настоящие слитки!
Розенкранц не ответил.
– Келли, прекратите говорить загадками! – потребовал король.
– Ни в коем случае, ваше величество! Произошедшее ясно мне как день, и таким же ясным оно сейчас предстанет перед вами. Господин Розенкранц благодаря своим маленьким хитростям всыпал в чан столько золота, сколько смог. Оно растворилось в горячей ртути, а от такого слияния, как известно любому ученому, получается сплав. Когда же ртуть довели до кипения, она испарилась, а осталось золото! Которое на наших глазах и было вылито в форму.
– А философский камень? – взволнованно спросил Рудольф – у меня, не у Розенкранца.
– Боюсь, что никакого философского камня не существовало, ваше величество. Возможно, это был оксид ртути, который при нагреве распался на ртуть и кислород. Ртуть испарилась, кислород улетучился.
– Наглая ложь! – Розенкранц взял себя в руки и попытался защищаться.
Но было поздно. Король, не отрываясь, смотрел на внутреннюю поверхность полой палки, на которой поблескивали крупицы золота, и прозревал.
Я наблюдал, как меняется его лицо. Как восхищение и детская радость, подобная счастью от сбывшейся мечты, исчезают, давая место ярости. Рудольф откинул голову назад, втянул воздух побледневшими ноздрями. И, видит бог, мне стало не по себе.
– Стража!
На гневный крик короля в подземелье вбежали караульные. Под протестующие крики Розенкранца его схватили и уволокли из лаборатории. Король же немедленно вызвал двух придворных алхимиков и приказал им исследовать все, оставшееся после эксперимента, с тем, чтобы подтвердить или опровергнуть мою гипотезу.
К утру все стало окончательно ясно: хитрый рыжебородый монах и впрямь осуществил «превращение» так, как я описал. После получения вознаграждения он собирался бежать и, если бы не мое вмешательство, ему бы все удалось.
Когда сомнений не осталось, ярость короля уступила место холодному бешенству. Тогда-то я и понял окончательно, как заблуждаются те, кто считает Рудольфа мягкотелым недотепой, готовым верить на слово любому проходимцу. Верить-то он, может, и был готов, но недотепой я бы его не назвал.
Розенкранц прожил еще десять дней, а затем был казнен при большом скоплении народа. Прага не Лондон, и казни здесь не столь часты, а потому повешение рыжебородого заинтересовало чернь. Под крики и плевки его протащили нагим от ворот тюрьмы до площади, на которой была сооружена виселица, и затянули петлю на его шее. На соседних виселицах болтались две бродячие собаки, в компании который предстояло висеть и Розен-кранцу. Позорная смерть, что и говорить!
Я не мог не насладиться зрелищем его казни. Когда тело рухнуло с помоста, я не завизжал и не заулюлюкал – нет, человек моего положения должен быть выше плебеев, подобно обезьянам выражающих свои чувства криками. Но торжествующая улыбка скользнула по моему лицу.
Превратить в победу то, что грозило стать самым большим поражением! После того как я вывел рыжебородого на чистую воду, король стал еще больше отличать меня, и я даже завоевал серьезных недругов при дворе – высшая оценка моим действиям! Если хотите понять, чего стоит мужчина, смотрите на его врагов. Мои дорого ценились, а значит, я ценился еще выше.
Глава 5
– …поэтому ты совершенно безосновательно сужаешь круг подозреваемых, – закончил Сергей, покосился на Илюшина, проверяя, какое воздействие оказала его речь, и тяжело вздохнул. Никакого. Как и следовало ожидать.
Макар целеустремленно шагал вперед, перепрыгивая лужи и не обращая внимания на ветер, безжалостно обдиравший цветы с черемуховых веток. Лепестки осыпались на асфальт, плавали в воде. В волосах Илюшина пристроилось несколько белых пятнышек, Бабкин то и дело смахивал со своей куртки облетевшую черемуху. Снег за ночь успел растаять, и теперь вместо него в воздухе летали цветы. Это было очень красиво, и Макар призвал напарника наслаждаться видом. Однако Бабкин не хотел наслаждаться – он хотел спорить и доказывать свою правоту. Аргументированно и с фактами на руках. Этому замыслу несколько мешало то, что спорить с Илюшиным, если он того не хотел, было невозможно – Макар отмалчивался, предпочитая дать оппоненту выложить все козыри. А затем говорил что-нибудь совершенно не относящееся к делу, что, однако, ставило точку в диалоге.
Бывший оперативник, Сергей привык подходить ко всему методично – так, как его учили еще в институте. Первым и главным необходимым качеством в их работе он считал добросовестность и, выбирая между талантливым помощником и исполнительным, остановился бы на втором. Именно так он и думал о себе – «исполнительный помощник».
Макар Илюшин делал ставку на интуицию. Это была его сильная сторона – умение из ничего вылавливать что-то, угадывать правильное направление, следуя едва заметным знакам, понятным только ему одному. Вместе с Сергеем, которого он давно уже считал не помощником, а своим напарником, они составляли крепкий профессиональный тандем, в котором слабые стороны одного компенсировались сильными сторонами другого.
Однако на этот раз Бабкин отказывался соглашаться с Илюшиным, сделавшим вывод о мотивах похищения на совсем уж, с точки зрения Сергея, слабых доказательствах. По сути, считал он, и доказательств-то никаких не было! С таким же успехом Наталью могли увезти какие-нибудь бандиты, чтобы… Тут он задумался, потому что придумывание на ровном месте давалось ему тяжело. «Чтобы выбить таким образом долг из ее парня!» Бабкин сам остался доволен своим предположением, хотя оно и отдавало девяностыми годами и фильмами про отечественную мафию. Не говоря уже о том, что ни о каком парне Куликовой ничего известно не было.
Тем не менее он считал нужным отрабатывать все версии. Сперва Бабкин даже прикинул, уж не пытается ли кто-то воздействовать на Куликова, похитив его дочь. Но Аркадий Ильич не был ни предпринимателем, ни чиновником, от которого зависело бы принятие важных решений… Он занимался проектированием зданий в одной из московских архитектурных фирм, и Бабкин при всем желании не мог представить, чтобы у Куликова имелись враги, способные на киднеппинг.
Сергей настроился на долгую масштабную работу, просеивание зерна через мелкое сито… Но Макар нарушил все его планы.
– Не так много людей знало о том, чем занимается девушка, – сказал Илюшин. – Поняв, что она разгадала шифр или близка к разгадке, кто-то из них решил присвоить себе чужие лавры. Нам нужно выяснить, кто именно. Это человек из ближнего круга, поэтому наша задача существенно упрощается.
Бабкин не считал, что их задача существенно упрощается. Напротив, ему казалось, что Макар усложнил все до невозможности, а самое главное, пошел по неверному пути. Какой манускрипт?! Какой шифр?!
– Ты мне сам говорил, что за расшифровку рукописи даже денег не заплатят! – воззвал он к здравому смыслу Илюшина.
– Слава стоит многого, – ответил тот. – Возможно, есть человек, готовый платить за то, чтобы его
