В следующую секунду Максим вынырнул из реки, сжимая в кулаке золотой кругляш. Откашливаясь, он увидел, как на противоположном берегу женская фигурка, только что выбравшаяся из воды, падает, встает и снова падает на песок. Наконец она поднялась и нетвердыми шагами побрела в глубь берега.
Тогда небо над Максимом стало стремительно подниматься, светлея на глазах и затвердевая, пока не превратилось в белый потолок. Макс на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, над ним склонилось родное лицо.
– Максим, – позвал Борис Осипович, не веря себе. – Максимыч! Проснулся!
Лицо отца исчезло, кто-то совсем рядом протопал так громко, что шаги отдались у Арефьева в голове, и над ним склонился другой человек, незнакомый.
– Ну-ка, давай посмотрим на тебя, уголовник, – весело сказал человек. – Ага, трубочку можно вынуть – слышишь, Маш?
Женский голос сзади подтвердил, что слышит.
– Голова кружится? – спросил назвавший Макса уголовником. – Моргни два раза, если да, не говори ничего. А если нет, то один раз. Эх, любо-дорого посмотреть – вот что значит крепкий организм!
Вокруг Максима забегали, неожиданно запахло творогом – совершенно деревенским, полузабытым запахом свежего творога, прикрытого марлей в миске, – затем с головы ему что-то сняли и умыли лицо теплой губкой.
– Телефон… – прохрипел Арефьев, как только почувствовал, что может говорить. – Дайте телефон!
– Зачем? – нахмурился врач. – Голубчик мой, тебе сейчас волноваться нельзя, да и говорить нежелательно.
– Телефон! – Макс сделал попытку приподняться, и ему это удалось. – Мне нужно позвонить, срочно!
– Эй, эй! Тихо!
– Да ты что, голубчик?!
Вокруг заговорили сразу все, оглушив Максима на время, и среди насмешливо-возмущенных возгласов он разобрал голос отца:
– Кому тебе нужно позвонить, Максимыч?
– Тошке…
– Максим, сейчас нет смысла звонить Наташе… – тщательно подбирая слова, начал Борис Осипович, но сын перебил его:
– Что с ней? Она жива?
– Жива, но…
– Но что?!
– Но найти ее пока не могут.
Максим откинулся на койку, ощущая странное гудение в голове, словно через нее протянули высоковольтные провода.
– Я знаю, где ее искать, – выговорил он, с трудом ворочая языком. – Пожалуйста, дайте телефон. Мне нужно позвонить в милицию.
– В конце концов, – мрачно сказал Бабкин, – это может быть вообще не то, что мы думаем.
Поспать им с Макаром этой ночью почти не удалось: Илюшин поставил перед собой задачу расшифровать записи Наташи Куликовой и бросил все силы на достижение этой цели. Время приближалось к обеду, голова у Сергея распухла от того количества шифров, которые Илюшин пытался применить к «квадрату с одуванчиком» – так Бабкин назвал эту картину.
– Тебе не приходило в голову, что девчонка просто рисовала? – зевая, спросил он. – Она художница! Изобразила свое видение манускрипта. Никакого смысла в рисунок не вкладывала. Макар, мы с тобой не тем занимаемся!
– Рисовала она на другой стене, – отозвался Илюшин, откладывая в сторону очередной лист со своими каракулями. – Да, этот шифр тоже не подходит. А этот здесь просто неприменим… Если только она не использовала латиницу, подмененную буквами из алфавита рукописи…
– Слушай, ну признайся уже, что тебе просто нравится играть в индейцев! – не выдержал Бабкин.
Макар заинтересованно посмотрел на него, и Сергей поправился:
– То есть в шпионов! Ничем иным не могу объяснить твою фанатичность. Если честно, первый раз вижу, чтобы ты так вел расследование.
– «Так» – это как? – задумчиво спросил Илюшин.
– Так – это неправильно. Ты впустую тратишь время.
– Как раз нет. Я трачу время на то, чтобы разобрать послание Куликовой, потому что она считала это важным – иначе не оставила бы его, – живо возразил Макар.
Сергей вполголоса выругался и мысленно назвал напарника непробиваемым ослом:
– Тебе три – три! – специалиста сказали, что шифр не раскодировать без решетки. Квартиру Куликовой мы перерыли – там нет ничего, что даже отдаленно напоминало бы эту решетку. Так зачем ты бьешься в закрытую дверь?!
– Это ты бьешься в дверь, – заметил Илюшин, – когда пытаешься меня отговорить. А я, мой скептически настроенный друг, с каждым шагом приближаюсь к цели.
– Неужели?!
– Именно так. Перестановки ничего не дали – значит, Куликова не пользовалась ими, когда зашифровывала свой текст. Переходим к следующему этапу. Так, постепенно, отбрасывая один неподходящий вариант за другим, мы приблизимся к тому единственному, который окажется правильным.
– Железобетонная логика… – пробормотал Бабкин. – Здравый смысл пасует перед ней. А ты случайно не прикидывал, сколько времени у тебя уйдет на это? Нет?
– Значительно меньше, чем кажется, если я не буду поддаваться твоим нигилистическим настроениям, – язвительно отозвался Макар. – А также отвлекаться на пессимистические прогнозы. Лучше скажи мне, почему мы не можем составить предложения из тех выделенных нами букв, которые не относятся к алфавиту манускрипта? Я уверен, что именно это был правильный путь! Но почему ничего не получается даже при помощи перестановок – вот в чем вопрос…
– Потому что их слишком мало, чтобы из них могли получиться слова, – буркнул Бабкин, не размышляя ни секунды, просто чтобы Илюшин отстал от него. Он сердился и не собирался этого скрывать.
– Допустим… – медленно протянул Макар. – Но где тогда недостающие?
Сергей задумался.
– Там же? – наугад предположил он.
– В смысле? Мы с тобой уже наизусть выучили эти значки – ни кириллица, ни латиница там больше не встречается.
– Ну и что? – Бабкин пожал плечами. – Сдались тебе кириллица с латиницей!
Илюшин озадаченно посмотрел на него и вдруг изменился в лице:
– Серега, ты гений! Ну конечно! А я идиот!
– О! Вот он, голос истины.
– Разумеется, Куликовой не имело смысла использовать лишь буквы, отличающиеся от алфавита манускрипта, – тогда шифр можно было слишком легко прочесть, а она, видимо, опасалась этого. Какие-то из тех, что есть в манускрипте, должны были подходить ей.
– Похоже на правду, – согласился Бабкин. – Осталось их найти.
Илюшин нахмурился и углубился в изучение «квадрата» Куликовой. Поколебавшись, Сергей последовал его примеру. Нескольких минут обоим хватило, чтобы прийти к одному и тому же выводу. Озвучил его Макар:
– Почти любой символ может быть использован в русском слове и вполне впишется в него, – констатировал он. – Кроме разве что последней закорючки во втором ряду и ей подобных. Допустим, она брала символы, стоящие рядом с теми, что мы нашли…
