десять минут назад. Илюшин, первоначальный план которого сорвался, решил ковать железо, пока горячо, и вцепился в Рощина как клещ. Его натиск в сочетании с пережитым актером испугом сделали свое дело: если Веня и собирался что-то скрыть, противостоять моральному давлению противника он оказался не в силах.
– Я не знаю, где Вика, – повторял он, не глядя на двоих, сидящих напротив него. – Мы давно не общаемся, очень давно. Говорю вам, я понятия не имел, что она куда-то улетела.
Лицо у парня стало обиженным, а нижняя губа слегка выпятилась вперед, как у ребенка, собирающегося заплакать. «А уши-то у него и впрямь обвислые, – Илюшин внезапно вспомнил описание Михаила Каморкина. – Удивительно, до чего старик точно подметил. Недаром талантливый фотограф».
Веня Рощин производил впечатление красавчика только в первые секунды общения. Затем, приглядевшись, Макар отметил и круги под глазами, и чуть обвисшие щеки, и опущенные уголки рта, что вкупе с припухлостью губ создавало странное, противоречивое впечатление. «Не тянет на двадцать семь лет, или сколько ему там. Максимум – на двадцать четыре».
Задав первые вопросы и выслушав ответы Рощина, которому и в голову не пришло сопротивляться, Макар отстроился и отключил звук. Теперь Вениамина расспрашивал Сергей, а Илюшин контролировал мимику актера. У него сложилось двойственное впечатление: с одной стороны, Веня чувствовал себя не в своей тарелке, с другой – даже не пытался уйти, хотя ничто не держало его в кафе, в котором он пообедал двадцать минут назад. И колебания отражались на его лице, на чуть дерганых движениях, которые Рощин по привычке пытался сделать плавными и вальяжными, на манере теребить ручку чашки, из которой он не отпил ни глотка. «Пожалуй, не врет, – решил Макар не очень уверенно. – Но чего-то не договаривает. Впрочем, все зависит от того, насколько он хороший актер. Полагаю, все-таки не гениальный, чтобы так отслеживать собственные движения».
– Вы угрожали ей, – бросил он реплику, улучив паузу в диалоге.
Рощин замялся и отпил наконец из своей чашки.
– Я не угрожал, – покачал он головой. – Я ругался, правда, но не угрожал. А вы не ругались бы на моем месте, если бы ваша девушка бросила вас без всякого объяснения?
– Объяснение имелось, – возразил Макар: сейчас ему было неважно, что говорить, лишь бы разговорить Рощина.
– Бросьте, какие там объяснения, – с горечью отмахнулся Вениамин. – Вика придумала отмазку, чтобы я чувствовал себя виноватым. Ну конечно, раз я актер, значит, играю в страсть! Убедительно, нечего сказать!
Он поднес пальцы к вискам и на пару секунд замер, прикрыв глаза.
– Не подходит, – заметил Илюшин.
– Что? Что, простите?
– Ваша поза не подходит к ситуации, – Макар был невозмутим и насмешлив. – Не говоря о том, что такой жест более характерен для женщин и вы при этом выглядите несколько нелепо.
Он нарочито медленным жестом поднес пальцы к вискам и закрыл глаза, передразнивая манеру Рощина. Бабкин усмехнулся.
– Идите к черту!
По щекам Вениамина разлилась краска. Сергею показалось, что парень сейчас встанет и уйдет, но, поколебавшись, Рощин рассмеялся, и Бабкин готов был поклясться, что смех его искренен.
– Прошу прощения, – с раскаявшимся видом произнес Вениамин. – Некоторые привычки, те, что я прочно усвоил в общении с прекрасным полом, вылезают в самый неподходящий момент.
Он открыто улыбнулся, и Макар оценил, как быстро парень взял себя в руки.
– Кто мог желать вашей смерти? – поинтересовался Илюшин, не давая Рощину времени сориентироваться.
– Супруг моей любовницы, – не задумываясь, ответил тот. – Южный человек, горячая кровь! – Вениамин убедительно изобразил акцент. – Я-то ждал, что он после спектакля захочет выяснить отношения кулаками, но, когда увидел машину, мне не по себе стало: мало ли что дурак придумал!
Он картинно провел рукой по лбу, стирая несуществующий пот, и снова лукаво улыбнулся, глядя на них и словно признаваясь: «Ну да, я такой: не могу удержаться от избитых жестов и привычных банальностей».
И Бабкин вдруг понял, отчего Вениамин Рощин не отказался разговаривать с ними, несмотря на провокации Макара. «Тебе нужны зрители, мальчик. Тебе недостает людского внимания к собственной персоне. Любой повод годится, чтобы привлечь его, – например, непонятная история с твоей бывшей подружкой».
– Он ни при чем, – нехотя поделился своей мыслью Бабкин, когда они с Илюшиным возвращались домой в такси: Макар, к удивлению Сергея, не потащил его к метро, а поймал машину.
– Ни при чем, конечно. Был бы «при чем», инстинкт самосохранения не позволил бы ему разливаться перед нами соловьем. Он же не лишен интеллекта, да и вообще неглупый парнишка. Разве что...
Макар не договорил, но Сергей догадался, что имел в виду напарник: Рощин мог оказаться куда более способным актером, чем они предполагали. Тогда бы он полностью переиграл их.
– Пока все данные говорят против, – осторожно напомнил он.
– И мои ощущения тоже, – кивнул Илюшин. – Он играет, но на уровне павлина, распускающего перья. Ему все равно, кто будет им любоваться. Логика простая: раз играет – значит, чувствует себя в безопасности, а раз чувствует себя в безопасности – то он не тот, кто нам нужен.
Сидя в гримерке, Вениамин разглядывал свое лицо в зеркале и вспоминал, не допустил ли он промахов.
«Все в порядке, кажется. Только один раз лоханулся, но вроде бы это прошло гладко, не заметили. „Супруг любовницы!“ Никогда не слышал, чтобы неженатые мужики называли своих девиц любовницами. Прокол, прокол... надо запомнить, чтобы больше не повторять».
Веня вспомнил одного из тех, кто расспрашивал его в кафе, – высокого, плотно сбитого, коротко стриженного, с ладонями-лопатами. Он слегка набычился, копируя манеру мужика, чуть приподнял плечи и выпятил подбородок. Взглянул в зеркало и расхохотался – получилось комично и весьма похоже.
– Что случится с человеком, который окажется в полном одиночестве? – Сергей не спрашивал, а рассуждал вслух. – Не в иллюзорном одиночестве квартиры, когда стоит тебе подойти к окну, и ты увидишь людей, а в настоящем одиночестве?
Он сам подошел к окну и посмотрел вниз – на детской площадке гуляли малыши с мамами, и отчаянный скрип качелей доносился даже до двенадцатого этажа.
– Такие случаи в литературе описывались неоднократно, – голосом старательного ученика отозвался Макар, одновременно подписывая в блокноте маленьких человечков, которых он нарисовал пять минут назад, и испещряя листок понятными лишь ему закорючками. – Не будем углубляться в неизвестные тебе дебри, упомянем лишь трудолюбивого Робинзона Крузо. Надеюсь, о нем ты читал?
– А если мы возьмем не гипотетического религиозного англичанина с устойчивой нервной системой, а современную молодую девушку? Верующую? Пожалуй, нет. Флегматичную? Тоже нет. Стрессоустойчивую? Только в той мере, в какой это нужно в современной фирме, то есть, по большому счету, тоже нет. Понимаешь, все ее навыки и приобретенные способности окажутся никуда не годными.
Макар отвлекся от схемы, удивленный тоном напарника, и испытующе посмотрел на него.
– Необитаемый остров... – проговорил Бабкин, глядя на схему Илюшина невидящими глазами. – Красивая мечта, очень. Знаешь, Макар, я никогда не хотел быть космонавтом. Ты только представь: абсолютное одиночество!
– Не абсолютное, – возразил Илюшин. – Есть связь с людьми.
– Да, пожалуй. Пожалуй...
Бабкин замолчал, и Макар вернулся к своим человечкам. Проведя пару линий, он с раздражением отодвинул блокнот в сторону и обернулся к Сергею.
– И к чему ты хочешь подвести? – поинтересовался он. – К вопросу, что сейчас происходит со Стрежиной? Этого ни ты, ни я знать не можем. Если наши умозрительные, ничем не подтвержденные построения справедливы, то сидит она на краю Тихого океана, под пальмой, и рыдает, глядя вдаль, на горизонт. А может, не рыдает, а поедает бананы и папайю. Или, чего тоже нельзя исключать, – продолжал
