сказала, и не знаем даже, известно ли ей было о вашем исчезновении... Нет, наверное. Мария Ивановна умерла на следующий день после разговора с вашим дядей, и это, конечно, стало для него большим облегчением – все-таки он не мог быть до конца уверен, что она не обратится к кому-то другому с доказательствами его многолетней лжи.
– Я не понимаю... – пробормотала Вика. – Но почему же она и в самом деле так не поступила? Зачем нужно было отправлять письма мне? Господи, я и видела-то ее пару раз в жизни, сто лет назад, когда она заходила к дяде Мише в гости. Если бы она послала их в какой-нибудь журнал... нет, не журнал... не знаю! В конце концов, наверняка у нее было много знакомых, которые помогли бы! Почему – мне? Это же неправильно!
– Люди действуют не так, как они должны были бы действовать, а так, как они хотят, – пожал плечами Макар. – Мария Шпунтикова желала одного: чтобы единственный человек, к которому был привязан Михаил Олегович, узнал о его лжи. Этим человеком являлись вы. Она была старая, умирающая женщина, и она сделала самое простое: отправила вам заказным письмом все послания, которые муж присылал ей из своих командировок и в которых рассказал, как он фотографировал. А потом позвонила Каморкину в последний раз и предупредила старика о том, что его ждет. Из разговоров с Михаилом Олеговичем она представляла ваш характер и не сомневалась, что ваша честность сильно осложнит Каморкину жизнь.
А теперь представьте, Вика, что испытал ваш дядя, когда увидел угрозу своему благополучию. Ведь он давным-давно уже не притворялся талантливым фотографом – он был им! Я слышал, с какой гордостью он признавался в том, что у него по-прежнему берут интервью, что его снимки печатают в журналах... Думаю, что он почти убедил самого себя, что те шестнадцать кадров сделал не Шпунтиков, а он сам. И вдруг ему звонит Мария Ивановна и в ярости сообщает, что прочитала обо всем в письмах покойного мужа и что Каморкину следует ожидать расплаты – той, которую она сама для него выберет. И тогда Михаил Олегович решил предотвратить разоблачение, потому что такого позора он бы не пережил.
Но, видите ли, нельзя все время жить в полуиллюзорном мире собственного воображения, почти не имея при этом связи с реальностью, и адекватно действовать в случае какой-либо угрозы. Во всяком случае, Каморкину это не удалось. Он мог использовать десяток способов, начиная от кражи письма из почтового отделения и заканчивая нападением на вас после того, как вы получили бы послание. Разумеется, во всех случаях ему требовались бы исполнители, а у него не было никого, кроме верного соседа Андрея, получавшего от Михаила Олеговича ежемесячную мзду за небольшую помощь. Наверное, при желании Каморкин мог бы найти и людей, согласившихся следить за вами, которые всего лишь отобрали бы у вас письмо сразу, как только вы вышли из почтамта. Но Михаил Олегович допускал, что вдова Шпунтикова просчитает такую вероятность и подстрахуется, отправив, к примеру, второе письмо с каким-нибудь знакомым. Он хорошо знал жену своего покойного друга и понимал, что той плевать на огласку – она хочет лишь испортить ему жизнь, лишив его уважения и любви единственного действительно родного человека.
– Откуда вы знаете?
– Каморкин сам рассказал. И признался, что ни секунды не сомневался: узнай вы о том, кто настоящий автор фотографий, вы не оставили бы этого без последствий. И вам было бы все равно, что ваш родной дядя будет опозорен – вы бы восстановили справедливость. Он был прав?
Побледневшая Вика молча кивнула.
– Именно поэтому Михаил Олегович решил задачу с другой стороны: вместо того, чтобы убрать от вас письмо, он убрал вас от письма. С его точки зрения, это был единственный способ, гарантировавший сохранение тайны.
– Но почему он не мог просто убить меня?
– Ну что вы! Повторяю, Виктория, ваш дядя любил вас – пусть по-своему, пусть убого, но любил. И вот он придумал избавиться от вас – заметьте, какое удобное слово: «избавиться», ничего общего со словом «убить», – и вовремя вспомнил о вашей мечте. Я все-таки полагаю, что человек, написавший двадцать три фантастических романа, не выходя из дома, представляет себе окружающий мир несколько иначе, чем мы. Ему казалось, что он осчастливит вас. Ведь вы так мечтали уехать отсюда, правда? И именно на необитаемый остров.
Вика кивнула.
– Вот тогда-то все и сложилось. Нанять через Андрея актрис, разыгравших вас, отправить все того же Андрея загодя на Соломоновы острова, чтобы он договорился с пилотом и заодно сориентировался на местности, поймать вас на приманку выигранного билета – все не так сложно, как казалось нам с Сергеем. Особенно если учесть, что Михаил Олегович бывал раньше на Соломоновых островах – помните, что он работал журналистом? Он тогда много где побывал, в том числе и там. Я предполагаю, что и на вашем острове он высаживался и потому смог дать помощнику четкие инструкции.
Макар подумал, мысленно восстанавливая события.
– Кстати, в разговорах со мной ваш дядя проявил себя человеком очень предусмотрительным. Достаточно ему было обронить, что вас с вашим шефом связывали личные отношения, и мы послушно бросились рыть в указанном направлении. То же самое произошло с Рощиным: мы бы занялись парнем в любом случае, но для верности Михаил Олегович подбросил нам факты поярче – например, о том, что Рощин угрожал вам.
– Что вовсе не соответствует действительности, – пробурчал Сергей, и Вика чуть удивленно взглянула на него – до этого момента «ньюфаундленд» почти ничего не говорил, лишь внимательно слушал. – Мы прижали вашего Вениамина, – Бабкин чуть заметно усмехнулся, – и он многое рассказал. Но об угрозах не обмолвился ни словом.
– Да, господин Каморкин постарался на славу. Он только одну большую ошибку допустил.
– Какую?
– Не смог не прорекламировать одну из своих книжек. Он, конечно, постарался отозваться о ней снисходительно, но у него это неубедительно получилось. Все-таки Михаил Олегович очень собой гордился. После того, как он пару раз упомянул, что книга написана хорошим, живым языком, я не мог удержаться и не купить ее. А там наткнулся на вторую фразу, которую слышал от вашего дяди, Виктория, и почти все стало мне ясно. Единственное, чего мы не понимали, – причину, по которой ваш дядя решил избавиться от вас таким своеобразным способом, но все равно было примерно понятно, в каком направлении искать. Книги и фотографии – вот две сферы, где Михаил Олегович проявил себя: в одной – явно, в другой – скрытно. После того, как в вашем ящике оперативники нашли извещение о заказной бандероли, оставалось только изучить содержание присланных вам писем. Вот, пожалуй, и все.
– Нет, не все, – вдруг проговорил Бабкин. – Мы полагали, что на острове за вами ведется наблюдение – нечто вроде эксперимента. Но ошибались.
– Я тоже так думала. Поначалу. Пока не нашла веревку.
– Ну конечно, веревка! – вспомнил Илюшин. – Последний жест милосердия со стороны Михаила Олеговича. Он искренне полагал, что очень облегчит таким образом вашу участь, подтолкнув к последнему шагу. А главное, получалось, что он совершенно ни при чем: ведь не он же затянет петлю на вашей шее!
– Самое смешное, – сказала Вика, – что он оказался прав. Дядя Миша действительно облегчил таким образом мою участь. До того, как я нашла веревку, я сходила с ума, а затем все встало на свои места. Я поняла, что кто-то хочет моей смерти и этот «кто-то» – реален.
Она перевела дух, потому что на долю секунды в ее воображении посреди больничной палаты взметнулись скалы второго острова, с одной из которых она собиралась спрыгнуть на камни всего лишь несколько суток назад. Вика моргнула, и скалы исчезли.
Илюшин уже собирался сказать, что им пора идти и что если у нее есть вопросы, то... Но Стрежина опередила его. Она умоляюще дотронулась до руки Бабкина, перевела взгляд с него на Макара. Лицо ее, за секунду до того собранное, жесткое, снова сделалось почти детским, и девушка спросила так тихо, что они еле услышали ее:
– Что же мне делать теперь? Скажите, что мне делать со всем этим?
Пока Макар обдумывал наиболее уклончивый и в то же время простой ответ, настраивавший девушку на оптимистичный лад, Сергей неохотно проговорил:
– Вашего дядю похоронили два дня назад. Мы были на его могиле... в общем, казенно там, сами
