Танцы марионеток

обязывать кого-то себя любить – хотя видит бог, любовь идет рука об руку с долгом, и есть люди, которых мы просто обязаны любить, что бы ни происходило, – так вот, моя Валя обрела бы спокойствие.

Вы скажете, что слишком много допущений? Возможно. Но не забудьте – я ничем не рисковала. И потом, мой сюжет был сродни озарению. Знаете, как это бывает – ты вдруг внутренним зрением видишь все, что будет, – в одно мгновение, как будто в тебя вложили уже просмотренный когда-то, но прочно забытый сон.

Я увидела, что меньше часа спустя эта девчонка снова окажется на улице. Я увидела, что Кристина, с которой я в тот вечер встречалась в кафе, поддержит тему беседы, заданную мной, – она бы поддержала все, что угодно, кроме очередного разговора о матери, – и я смогу спровоцировать ее на пари. Так оно и случилось всего получасом позже: мы говорили о том, можно ли из некрасивого человека сделать красивого, и девчонка, вышедшая из ресторана напротив, очень удачно встала под фонарем – словно по заказу. Я без труда привлекла к ней внимание Кристины и с той же легкостью, которая сопутствовала мне во всем в тот вечер, вынудила ее заключить пари – нелепое, странное пари о том, смогу ли я превратить лягушку в принцессу. На кон поставили какие-то украшения, и я едва не расхохоталась – что были мне побрякушки, когда я хотела приобрести чувства! Кристина предвкушала победу – еще бы, мой выигрыш казался ей невозможным… Интересно было бы посмотреть, как вытянулось ее личико, когда она увидела, что девчонка и впрямь пошла за мной – безропотная, несчастная, согласная на все. Я не интересовалась ее прошлой жизнью – что там могло быть такого, что заставило бы меня отказаться от моего плана? Имело значение лишь ее настоящее, а его творила я. Упоительное ощущение, должна вам признаться.

Итак, в тот вечер за одну секунду я увидела все…

Кроме концовки.

Кто, скажите, кто бы мог подумать, что основное препятствие я встречу вовсе не там, где ожидала. И оно окажется непреодолимым.

* * *

Две старухи сидели в темнеющей комнате, не включая света, – одна в глубоком кресле, ссутулившись, обвиснув на подлокотнике, как брошенная ребенком второпях мягкая игрушка. Вторая на стуле – высокая, несгибаемая, с алебастровым лицом, похожим на настенную маску.

– Ах, Марта, Марта… Как же ты могла так поступить?

Валентина покачала головой, не в силах понять, чем мог быть вызван к жизни такой замысел, и на лице ее были написаны недоумение и укоризна.

– Ведь Кристинка росла практически на твоих глазах! Я никогда не думала, что ты сможешь причинить ей вред. Ты знаешь не хуже меня, какая она на самом деле. Она хорошая девочка. Может быть, немножко нечуткая, но хорошая!

– Твоя дочь – потребитель, – зло возразила Конецкая. – Потребитель людей. Она имеет дело лишь с теми, от кого способна что-то взять. Мысль о том, что можно давать самой, никогда не приходила ей в голову. И это твой ребенок!

В следующую же секунду она пожалела о своих словах. Но Валя, вместо того чтобы обидеться, грустно улыбнулась.

– Да, Марточка, это мой ребенок. И ты права – она совсем не похожа на меня. У тебя не было детей, и ты не знаешь, что это такое – любить ребенка, который на тебя не похож. Самое сложное, Марта, – понять, что в действительности принесет ему пользу, ведь ты не можешь судить по себе, он же совсем другой! Я этого не поняла… Я очень ее любила, но никогда не понимала. Я восхищалась ею, но, скажу тебе честно, напоминала себе садовника-неумеху: посадил он аленький цветочек, тот из земли проклюнулся, а как за ним ухаживать, садовник-то и не знает! – Она тяжело вздохнула. – Одна надежда: что тот и сам вырастет, достаточно его поливать и от морозов укутывать. Что не загубит он свой цветочек… Что ты сказала?

Конецкая отрицательно качнула головой.

– Я была бы счастлива, если бы Кристинка ко мне пришла, – призналась Валентина, складывая распухшие ладони вместе, точно в молитве. В этой позе она выглядела смешно и нелепо. «Толстая, некрасивая, обрюзгшая. На колоду похожа… молящуюся колоду. Сволочь Мансуров, какая сволочь!»– Но если бы она сделала это сама, а не потому, что ее вынудили к тому обстоятельства. Марточка, милая моя, пойми – я хочу, чтобы она была счастлива.

– А я хочу, чтобы ты была счастлива! – вспылила Конецкая. – Знаю, ты мне сейчас скажешь, что на чужом несчастье счастья не построишь! Все это из разряда прописных истин, верных лишь наполовину. Если грамотно строить, то можно построить все, что угодно!

– Но я не хочу, – смиренно возразила Валентина. – Я тебе верю, Марта: можно построить, правда. Но это будет другое счастье. Ты знаешь, какими разными они бывают, эти счастья? Представь, что ты мечтаешь, чтобы в твоем саду выросло дерево. А вместо этого приходит строитель и строит дом. Хороший дом, прочный… В нем можно прожить прекрасную жизнь. Но это – дом. А ты хотела дерево.

Марта покачала головой и встала. С трудом распрямилась и на негнущихся ногах, прямая, как столб, дошла до подоконника. На площадке делала зарядку полоумная старуха из соседнего подъезда: бежала на одном месте, высоко задирая колени. Пародия на спортсмена, подумала Марта. Шизофренический бег трусцой. Все желающие могут присоединиться! Не желаете?

Она прислонилась спиной к стене, вспомнила, как заставляла девочку стоять, держа осанку, и попыталась выпрямиться. Вместо этого ноги сами собою согнулись в коленях, и Конецкая сползла вниз.

– Дьявол тебя раздери, Валентина! – пробормотала она. – Ты мне испортила такую игру! Курица ты глупая, великодушная! Еще один шаг оставался – и все бы у меня получилось!

Она бессильно потрясла кулаком, словно угрожая невидимому врагу, и в изнеможении опустила веки. Она хотела как лучше. Несколько месяцев идти к цели и так быстро сдаться… Обидно. Упущенные шансы жестоко мстят тем, кто их не удержал.

– Ма-арта! – позвала Валентина. Конецкая не отозвалась, и Мурашова, кряхтя, поднялась из кресла, доковыляла до окна и оперлась о подоконник, сочувственно глядя на подругу сверху вниз. – Послушай, Марта! Да послушай же!

Та подняла на нее несчастные глаза.

– Ты думаешь, что можешь играть с нами, как с марионетками, дергая за нужные ниточки? Поверь мне, дорогая… Я в тысячу раз глупее тебя, я куда меньше понимаю в жизни, ничего в ней не видела, кроме школы и своего ребенка, которого обожала – мне ли тебе об этом рассказывать! Но притом я знаю точно, что мы – мы-то можем быть марионетками… А вот ты не можешь быть кукловодом. Да-да, и не смотри на меня так! Я восхищаюсь тобой, Марта. Но для того, чтобы управлять другими людьми, нужны кое-какие черты характера, которых у тебя, к счастью, нет.

Валентина переступила с ноги на ногу, держась за стену.

– Я очень тебя люблю, – добавила она. – Умная моя Марта… Только не выдумывай больше ничего. Жизнь все равно умнее.

Пухлая рука легла на гладкие волосы, ласково провела по ним. Конецкая раздраженно дернула головой, и Мурашова, убрав руку, вздохнула и побрела к двери.

Солнце садилось за дома, и возле окна в желто-розовом свете сидела Юлька – на этот раз без ландышей, – устремив взгляд на Романа. Левому виску было тепло от падающих лучей, и волосы тоже нагрелись. Она подняла было руку, чтобы прикоснуться к ним, но по изменившемуся лицу Мансурова поняла, что делать этого не нужно.

– Выражение! Мне важно твое выражение! – повторил он в пятый, кажется, раз. – Когда ты меняешь позу, меняется и твое лицо. Пожалуйста, подумай о чем-нибудь печальном, но таком, чтобы оно не было тебе неприятно.

Юлька подумала, что после того, как Роман закончит работу, он снова пригласит ее в ресторан.

– Да-да, что-то подобное, только расслабь губы. У тебя должен быть немного усталый вид!

«С расслабленными губами у меня будет вид слабоумной. Ведьма столько раз повторяла, что у меня плохо с мозгами, что, возможно, так оно и случилось в конце концов».

Нужно отдать Роману должное, он был очень терпелив и ласков с ней. Не сердился, когда она меняла наклон головы, давал ей передохнуть, спрашивал, не холодно ли в мастерской… Но его забота, поначалу так