яко же и непрелстишася в том» (л. 29-29об.) 82. Изыскания о происхождении имен служат для атрибуции сведений. В названиях народов Лызлов видел и источник для их изучения. «Так, приведя путаные объяснения польских хронистов о происхождении половцев и готов, от которых якобы идут литва (ятвяги) и пруссы, он вполне реалистически пытается объяснить название половцев: живших в полях, занимавшихся ловлей зверя, „полеванием и „полоном“ - грабежом» (л. 14) 83.
Вслед за авторами иностранных источников «Скифской истории» А. И. Лызлов пришел к пониманию значения не только лингвистических, но и этнографических материалов. Среди его рассуждений нередки, например, такие: «Начало народа турецкаго вышеписанными и иными многими свидетельствы утверждается быти от скифийского, то есть татарского народа, еже показует единако наречие, единакий обычай, единакий порядок военный; аще в наречии и разнство имеют, то невеликое, яко московское от полскаго» (л. 185об.). Опыт зарубежных историков подсказал Лызлову {437} и значение археологических памятников, отмеченное в «Скифской истории» 84.
Наиболее важной формой использования иностранных источников в книге А. И. Лызлова был анализ их фактического содержания с целью создания собственного исторического повествования, максимально (по возможностям того времени) приближенного к объективной реальности. Тщательность, с которой А. И. Лызлов стремился собрать воедино все имеющие отношения к описываемым событиям факты, заслуживает высокой оценки. От взгляда русского историка не ускользали и противоречия, допущенные его маститыми предшественниками.
Читатель «Скифской истории» не раз встретит в ней замечания, подобные высказанному в полемике с М. Бельским: «Паче же и сам той историк противится сему (своему мнению.-
В ряде случаев А. И. Лызлов использовал обширные пересказы и приводил близкие к тексту переводы своих источников. Точные цитаты были, безусловно, важны при сопоставлении различных мнений. В этих случаях приемы Лызлова соответствуют принятым в современной нам исторической науке. Широко используется ныне и пересказ сообщения предшественника об определенных событиях, не противоречащий другим сочинениям и нашим собственным представлениям. Вместе с тем сравнение текста «Скифской истории» с ее иностранными источниками свидетельствует, что А. И. Лызлов часто реализовал свой критический подход к сочинениям предшественников 85 путем изменений используемого текста, не отраженных в примечаниях и не оговоренных в тексте «Скифской истории».
Среди критериев, определявших отбор материалов, на первом месте стояла научная целесообразность. В изменениях же, вносимых в приводимые тексты, отчетливо прослеживается влияние историко- патриотических взглядов Лызлова. «Скифская история» пробуждала у читателя гордость за героическое прошлое России, чувство единства со всеми славянскими народами, воспитывала на традициях борьбы с чужеземными поработителями. За пределами книги оставались те сообщения иностранных источников, в которых тенденциозно освещалось историческое прошлое России, {438} начиная с Киевской Руси, история восточнославянских народов XIV-XVI вв., очернялась внешняя политика русского правительства, история православной церкви.
Тенденциозно переданные в иностранных источниках сообщения о событиях политической истории, как легко заметить при чтении книги, часто оспаривались Лызловым открыто, но в ряде случаев они подвергались и не оговоренной переделке. Так, используя рассказ А. Гваньини о поражении русских войск на р. Оке от татарской орды Аслам-салтана, Лызлов представляет сражение победным для русских (л. 150; вероятно, поправка была внесена на основе сообщения русской летописи.-
Передавая свидетельства о завоевателе Константинополя султане Махмете II, который «един сам хотящи всего света обладателем быти, не хотящи никого слышати обладателя или равнаго себе», Лызлов добавляет, что султан «с московским же великим государем князем Иоанном Васильевичем дружбу хотящи имети, слышащи о великой славе его, и мужестве, и победах над окрестными супостаты, лет 6990-го посла к нему послов своих о мире и любви с подарки немалыми» (л. 246). Если польские хронисты оправдывали действия короля Александра, заточившего в темницу своего союзника хана Шахмата, то в «Скифской истории» этот момент представлен как акт предательства польского короля (л. 30об.-51; Стрыйковский, т. 2, с. 324; и др.).
Более непримиримо относился Лызлов к религиозным оценкам. Православие русского историка и военного было связано не только с духовными, но и с политическими убеждениями. Религиозное объединение православного славянства и его политическое воссоединение под крылом «Московского орла» в XVII в. было двумя сторонами одной медали, а потребность в союзе с католической Польшей и империей Габсбургов для освобождения стонущего под османским игом славянства не заслоняла в глазах восточнославянских публицистов и политиков наступления католической реакции на Правобережной Украине и в Белоруссии. В «Скифской истории», например, отсутствуют всякие упоминания о бывшем киевском митрополите Исидоре, подписавшем в 1439 г. Флорентийскую унию церквей, несмотря на то что Исидор играл видную роль в обороне Константинополя от турецких завоевателей, о чем подробно рассказывал М. Стрыйковский (т. 2, с. 205, 235) и некоторые другие хронисты.
В «Хронике всего света» М. Бельского было презрительно сказано, что во время осады Константинополя султаном Баозитом II посольство императора Мануила прибыло в Рим и во Францию «ebrac pomocy», выпрашивать помощи, словно нищие (Указ. соч., л. 177). Лызлов, напротив, был склонен защитить православного {439} императора и обвинить католическую сторону: «Царь же Мануил, видев таковое бедство, принудися сам ити из Константинополя во Италию, в Рим к папе, и во Францию, просящи помощи ко избавлению Константинополя. Но ничтоже от них обрете помощи»,- заключает автор, вопреки тому, что именно действия западноевропейских государств воспрепятствовали тогда падению Царьграда (л. 200об.) 86. Зато, продолжает «Скифская история» на основе известия СК, денежную помощь единоверцам оказал великий князь московский Василий Дмитриевич, и московский митрополит Киприан, «и многи князи уделныя, и чин духовный».
Передавая рассказ М. Кромера о судьбе претендента на стамбульский престол Джема, скончавшегося в Италии, возможно, вследствие отравления его римским папой Александром VI Борджиа, Лызлов нисколько не сомневается, что именно папа приказал отравить Джема, приписывает это преступление Иннокентию VIII (л. 248) и, вольно толкуя известие М. Бельского, подчеркивает, что убийство произошло в папской резиденции.
В соответствии со своими взглядами А. И. Лызлов заостряет антитурецкую и антимусульманскую направленность источников. Пополняя заимствованные у разных авторов характеристики турецких султанов, он называет Махмета II «кровопийственным зверем», а Баозита II - «хитрым лисом», язвительно замечает, что «зело возгорде Амурат» (л. 213, 249, 211) и т. п. Турецких завоевателей Лызлов упорно называет «нечестивыми безверниками», а пророка Мухаммеда именует «проклятым прелестником диавольским». Имея в виду разорение Руси монголо-татарскими завоевателями, он говорит о них как о «мучительном народе». Нейтральное наименование «tatarowie» из хроники А. Гваньини в «Скифской истории» нередко переводится как «нечестивые». Примером усиления обличительной направленности текста является характеристика Батыя в рассказе о походе монголо-татар в Центральную Европу: «… нечестивый Батый не удоволися
