касторовое масло, ни воск, ни перетопленное масло, ни курдючный жир, ни сало. Нахум из Меде говорит: можно использовать перетопленное сало. Но мудрецы говорят: перетопленное или нет, но заправлять им светильники нельзя.
Мудрецы, тем не менее, разрешают все другие масла: кунжутное, ореховое, редисовое, смолу и нефть. Но ребе Тарфон говорит: разрешается использовать только оливковое масло».
Таким путем Мишна рассматривала каждый аспект жизни и устанавливала законы, связывавшие евреев с их религией.
Что представляла собой Гемара? Когда Мишна была завершена и евреи начали ею пользоваться, они довольно быстро стали замечать, что она несколько неточна: так, она запрещала тридцать девять видов работ, но по мере того, как возникали новые профессии, надо было вводить новые правила. Так что раввины принялись пересматривать все положения, стараясь гибкостью слов охватить максимально возможное количество дел и занятий, и иногда их истолкования были шедеврами интеллектуального жонглирования. Так, например, в первый же месяц пребывания ребе Ашера среди толкователей возник вопрос: что конкретно может включать в себя запрещение сеять. Старый раввин, имеющий опыт сельских работ, выступил с утверждением, что, по его мнению, сев включает в себя и такие дополнительные работы, как пропалывание, высаживание саженцев и прививка деревьев.
Ребе Ашер сказал:
– Прививка привоя – то же самое, что и сев. Следовательно, она запрещена, а вот прополка противоположна высеиванию, поскольку она устраняет, а не высаживает.
– Послушайте, – сказал ребе постарше. – Почему вообще человек пропалывает? Чтобы подготовить землю к новому севу. Весной все пойдет в рост, Так что прополка – это тот же сев.
– Вы внесли ясность, – сказал ребе Ашер. – Прополка тоже запрещается.
Они провели целый год, обсуждая сельское хозяйство и виды работ, которыми нельзя заниматься в Шаббат. Пустив в ход теорию старого фермера, что прополка – то же самое, что высеивание, они пришли к удивительному выводу, что рытье канавы равносильно вспашке земли, а выкапывание ямы рядом с домом – то же самое, что строительство, потому что позже эта дыра может лечь в основание фундамента, на котором поднимается дом.
Ребе Ашер возглавлял группу, обсуждавшую, что может быть включено в перечень запретов во время жатвы.
– Мы выяснили, что вязание снопов, плетение жгутов и обколка камней для строительства зданий равносильны жатве. Рав Нааман говорил, что это запрещено.
Ребе, который занимался торговлей домами, вступил в спор:
– Я слышал это от ребе Ионаха, который почерпнул знание от Меира, а тот, в свою очередь, от Акибы: обтесывать камни – то же самое, что сеять. Это уже было запрещено.
Выдвигая один аргумент за другим, раввины подтягивали болтающиеся понятия бытия и аккуратно увязывали их в тугие узлы. На третий год они пригласили моряка из Птолемаиды, чтобы обсудить загадочную строчку из Мишны: «Запрещается в Шаббат завязывать и развязывать узлы». Что подразумевается под завязыванием узлов, спросили они, и на какие другие виды человеческой деятельности распространяется это запрещение? Моряк показал, что включает в себя завязывание узлов, и после двух месяцев дискуссий ребе Ашер предложил следующее всеобщее правило: «Любое соединение воедино двух предметов, которые носят одно и то же название, равносильно завязыванию узла. Так что в Шаббат человек не имеет права класть дополнительные гроздья винограда под пресс, если там уже есть виноград, поскольку таковое действие есть завязывание узла».
Ребе, прибывший из Вавилона, где между евреями этих мест шли такие же дискуссии, осведомился:
– Почему бы не сказать просто – узлы, которые завязывают погонщики верблюдов и мулов, а также моряки?
Старый ребе сказал:
– Я слышал от ребе Зумзума, который почерпнул это знание от ребе Меира, что человека нельзя осуждать, если он завязал узел, который можно распустить одной рукой.
Эта дискуссия длилась несколько дней, в течение которых великие толкователи делились своим особым пониманием предмета. Их истолкования станут известны как Гемара, и, когда после двух с половиной столетий дебатов в Тверии и Вавилоне их труд будет завершен, Мишна (Повторение) и Гемара (Завершение) сольются в форме Талмуда (Учение), этого огромного хранилища предписаний, который, в свою очередь, будет истолкован врачом из Египта Маймонидом, а после него и другими, пусть и не столь одаренными, так что в конце он представит собой сложный, запутанный и порой бессвязный, но вдохновенный портрет иудаизма в действии. Это был тот самый Талмуд, который воздвигся оградой вокруг Торы, защищая Божий закон от ненамеренных посягательств на него; Бог сказал просто и ясно: «Помни день субботний», а уж раввины воздвигли частокол своей изгороди далеко за пределами настоящего Шаббата, оберегая святой день обилием законов. И в этой святой работе по возведению ограды Талмуда ребе Ашер провел остаток жизни.
Это не значило, что он постоянно жил в Тверии, погруженный лишь в дискуссии. Так же как и его соратники, раввины из Кефар-Нахума и Бири, он продолжал наблюдать за духовной жизнью общины у себя дома, и, поскольку у него были еще и жена и три незамужние дочери, он нес дополнительную обязанность по извлечению дохода из своей крупорушки. Так что, едва начиналась уборка урожая, он седлал своего белого мула и трусил сквозь леса Галилеи в свой маленький город, чтобы закупать зерно, и один из самых приятных моментов в жизни наступал, когда он подгонял мула вверх по склону, ведущему к Макору, чтобы встретиться с семьей и обозреть состояние мельницы.
Когда путешествие подходило к концу, ребе Ашер испытывал неподдельную радость, снова оказавшись в стенах своего дома. Он был измотан, грязен и покрыт пылью, но мог приветствовать жену и обнять детей. Собрав вокруг себя семью, он возглавлял их хор, распевавший или псалмы, или народные песни, он подбрасывал в воздух и ловил младшую дочку, визжавшую от радости, что отец вернулся домой. За трапезой он занимал место во главе стола и, оглядывая свою семью, возносил счастливую молитву:
– Господи, путешествие закончено, и я снова с теми, кого люблю.
Но, оставшись один, ребе Ашер скромно забивался в угол своей комнаты и начинал серьезный разговор с Богом – он от всей души благодарил, что Его стараниями семья жила в тепле и покое; во время молитвы его охватывало возбуждение, и он начинал качаться вперед и назад верхней половиной тела: вперед – чтобы встретить Бога, и назад – из уважения к нему. Произнося некоторые фразы молитвы, он простирался на земляном полу так, что вздымалась пыль, а затем поднимался и продолжал сгибаться в поклонах. К концу своей затянувшейся молитвы он успевал таким образом обойти по периметру всю комнату и проделать еще полпути назад – скромный маленький человек, который, полный экстаза, простирается перед своим Богом. И его отношение к молитве говорит и о его морали: «Когда я в синагоге молюсь за других, то укорачиваю молитвы, чтобы мои братья не уставали, но, когда я наедине с Богом, сколько бы ни длились мои молитвы, мне недостаточно».
Когда по Макору разнеслась весть, что ребе снова дома, множество гостей потянулось к нему и за советами, и за благотворительностью. Встречаясь с первыми, Ашер соблюдал закон, который он часто защищал в дискуссиях в Тверии: «Будь снисходителен к другим и строг к себе». Он делал все, что мог, чтобы смягчить тяжелую долю жизни в городе, где сборщики налогов были неумолимы, а византийские солдаты жестоки. С теми, кто просил помощи, он соблюдал недвусмысленное указание рава Наамана из Макора: «Человек, который не подаст бедняку, – животное», и вот уже несколько лет большая часть доходов от его крупорушки расходилась по рукам. Что же до принципа распределения благотворительности, он был сформулирован в законе, включенном в Талмуд: «Позаботься о теле другого человека и о своей душе». Даже когда к нему приходил самый горький пьяница, ребе Ашер сначала кормил его, потом молился за него – и отсылал прочь.
– Объяснение ему, что такое зло, я отложил на другой день, – объяснял он. – Нельзя смешивать благотворительность и увещевание. Где бы он ни показывался в общине, ребе Ашер старался приносить с собой радость. Матерям он говорил, что их сыновья станут учеными, молодых девушек заверял, что они найдут себе мужей, и подбадривал земледельцев надеждами на хороший урожай. Он никогда не забывал поучение Мишны, которое гласило: «И придет время, когда каждого человека попросят объяснить, почему он избегал нормальных радостей жизни, которые для него предназначались». Песни, танцы, умеренное
