Исака слушал и кивал, но лицо его немного напряглось. Он делал вид, что ничего особенного в этой теме нет, но, конечно же, понимал, о чём идёт речь.
Ведь Сатору не был родным сыном Хоммы и Тидзуко. Они усыновили его грудным младенцем. Тогда ещё не было «особой системы усыновления», при которой допустимо не указывать в посемейном реестре имена кровных родителей приёмного ребёнка.
Люди по природе своей жестоки и, если видят, что кто-то хоть немного от них отличается, непременно начнут мучить, клевать. Сатору был ещё в детском саду, а слухи о том, что он приёмыш, уже каким-то образом просочились — скорее всего, как раз потому, что при поступлении в садик требуют выписку из посемейного реестра. В четыре года у него не могло быть проблем с детьми, зато мамаши сплетничали вовсю, что очень злило Тидзуко, и одно время она очень тяжело всё это переживала.
Тогда-то супруги и решили, что раз уж всё равно со временем мальчик узнает, так пусть хоть не от чужих людей, лучше они сами в двенадцать лет всё ему расскажут. Решили-то решили, а три года назад не стало Тидзуко теперь Хомме придётся одному вести с сыном этот разговор. Это будет через два года.
Исака перестал поглаживать свой затылок и посмотрел Хомме в лицо:
— А эта женщина, ну, пропавшая невеста, — она ведь, наверное, не знала о том, что Сёко Сэкинэ объявлена банкротом?
Хомму этот вопрос вернул к реальности.
— Да, скорее всего, так. Это было для неё ударом.
Ещё бы, так ошибиться в расчётах! Потому она и побледнела как полотно.
— Если бы начали копаться в обстоятельствах банкротства, выяснилось бы, что она живёт по чужим документам и что на самом деле она не Сёко Сэкинэ. Вот потому-то она и сбежала. И как быстро сбежала!
— Так это неожиданность её исчезновения вызвала то самое «неприятное чувство», про которое вы говорили, Хомма-сан?
Исака намеренно произносил это медленно, лицо у него было очень серьёзным.
— Да, я считаю, что это очень дурной признак. Надо что-то делать с её регистрационным свидетельством… — отозвался Хомма.
— Курисака-сан — человек добропорядочный. Ему неловко было просить в окошке окружного муниципалитета эту бумагу… — заметил Исака.
Да, Курисака не понимал, как всё серьёзно, и потому не требовал справку о прописке с должной настойчивостью. Но упрекать его не приходится, ведь Хомма сам не говорит ему всей правды.
— Если попросить кого-нибудь из отдела расследований, наверняка найдётся способ получить эту бумагу. Разрешение начальник подписывает, не читая внимательно каждую заявку, так что дело-то пустяковое…
— То есть вам просто не очень хочется туда обращаться?
— Да, потому что я веду частное расследование, к тому же в черте Токио. Если бы где-то в глубинке, пришлось бы, конечно, прибегнуть к помощи полиции…
— А если вы, Хомма-сан, сами пойдёте в муниципалитет и всё им объясните — вам не дадут эту бумагу?
— Ничего не выйдет. В таких учреждениях свои правила, и они строго соблюдаются. Да и нельзя иначе.
Исака по-детски подпёр щёку рукой и задумался:
— А если к приёмному окну подойдёт девушка такого же возраста, как Сёко Сэкинэ, и назовётся её именем? Её попросят показать какое-нибудь удостоверение?
Хомма покачал головой:
— Так уж строго допытываться, я думаю, не будут. Хотя… Кто знает.
— Тогда выход есть, — просиял Исака. — Попросим молодую сотрудницу из офиса Хисаэ — пусть-ка она сходит в муниципалитет. От Минами Аояма до квартала Хонан совсем недалеко.
— Нет, это нехорошо. Вообще-то, ведь нельзя заниматься такими вещами…
— Ситуация-то исключительная! Хоть и нельзя, но… Я поговорю с Хисаэ.
Вот-вот должна была вернуться Хисаэ, поэтому около одиннадцати Исака пошёл домой. Хомма остался один, но спать ещё не хотелось. Он снова достал альбом и начал не спеша перелистывать страницы.
И Курисака, и его невеста, похоже, были не любители фотографироваться. Судя по всему, в альбоме были собраны снимки, сделанные с самого начала их романа. Там должны были бы накопиться фотографии за целых полтора года, но альбом был заполнен лишь наполовину.
«А может быть… — Рука Хоммы, листающая альбом, застыла. — Может быть, у невесты Курисаки, жившей под чужим именем, выработался особый инстинкт самосохранения? Не оставлять фотографий, не оставлять следов.
После допроса, который учинил ей жених, она за один день вычистила свою и так чистую квартиру и исчезла. И потому ли её исчезновение удалось так безупречно, что в определённой мере девушка предвидела такое развитие событий? Она не хотела этого, не хотела даже думать об этом, но она должна была быть готова мгновенно исчезнуть и замести следы в случае, если бы вдруг открылось, что она ненастоящая Сёко Сэкинэ.
И то, что круг её знакомств оказался таким узким, — это тоже становится понятным. Она вела свою войну, подготовив позиции для отступления, чтобы в любую минуту можно было покинуть передовую.
Хомме вспомнилась маленькая бутылочка с бензином, которая осталась в её квартире в квартале Хонан. Кадзуя, конечно же, не мог догадаться, зачем это нужно, ведь дома уборку делает его мать. Но Хомма-то понял сразу! Потому что когда-то этим же средством пользовалась Тидзуко. Это бензин, чтобы оттирать застывшую копоть и жир с вентилятора в вытяжке. Вот почему в доме Сёко Сэкинэ крылья вентилятора сияли чистотой.
Конечно, в день исчезновения у неё не было времени оттирать всё, включая вентилятор. Вероятно, невеста Курисаки ежедневно наводила в доме идеальный порядок. Это становилось ясно даже при беглом осмотре её комнаты.
Простая чистоплотность? Только ли?
«Нельзя оставлять следов» — вот что это.
Ну а если бы ничего не случилось, они с Курисакой благополучно поженились бы, у них была бы семья — что тогда? Если бы прошлое настигло её после того, как она уже прочно пустила корни, — что она собиралась делать в этом случае? Всё равно бы сбежала? Может быть, существуют некие обстоятельства, которые в любом случае вынудили бы её сбежать?
Как будто нарочно, на последней фотографии в альбоме оказалось довольно крупное изображение её лица. Сразу за правым ухом выглядывал освещённый прожекторами шпиль «замка Золушки». Наверное, сфотографировалась, когда они с женихом были в токийском Диснейленде. Похоже, что снимок сделан ночью. Может быть, даже в прошлом году на Рождество, когда аттракционы работают всю ночь.
Она улыбается. Зубы красивые, ровные. Никаких «кривых зубиков».
Молодая женщина, которая наводит порядок в доме с той же страстью, с какой украшает себя. Перед глазами Хоммы всплыло видение: она чистит пылесосом пол, отвёрткой из «Набора домашнего плотника» собирает дешёвую мебель, смоченной в бензине тряпочкой протирает лопасти вентилятора.
Можно и моющим средством воспользоваться, но лучше и быстрее всего грязь оттирается бензином. Это ему Тидзуко объяснила. «Только потом руки грубые», — говорила она, смазывая пальцы кремом.
Кажется, Хомма всё ещё не может избавиться от ощущения, что теперешнее его расследование «не работа». Наверное, от этого он так размяк. Ему не хочется думать, что женщина, которая убирает квартиру совсем как Тидзуко, имеет за спиной тёмное прошлое. Эта бутылочка с бензином, эти сияющие лопасти вентилятора… Он не хочет признавать, что в прошлом такой женщины есть нечто, вынуждающее её пускаться в бега.
За спиной раздался какой-то шорох, Хомма оторвал взгляд от альбома и оглянулся. В дверь просунулась голова Сатору.
— Ты что, не спал?
Сын молчал. Чудно переплетя ноги, как это может только десятилетний ребёнок, он стоял чуть-чуть насупившись, голова втянута в плечи, словно от холода, глаза опущены.
