— А нам здесь было хорошо. Думали еще приехать. Жалко, что не будет гостиницы.
Я предложил хозяину виски. Он пробормотал что-то по поводу только одного глотка и принес снизу лед и стаканы. Первый стакан он выпил в три приема и смущенно улыбнулся на мое предложение выпить еще. Медленно потягивая вторую порцию виски, он начал рассказывать.
Они дали друг другу слово пожениться, когда им было лет по восемь. Они еще знать не знали, что такое «женитьба», но уже всем абсолютно серьезно сообщали, что решили пожениться. Взрослые смеялись и подшучивали над детьми. С этого времени они часто играли вдвоем, катались на лодке. Лодка принадлежала его деду, и он научил восьмилетнего внука грести. Среди своих сверстников он выделялся тем, что на редкость умело справлялся с лодкой…
…Сейчас ночь и погода не очень, а в ясную погоду, если посмотреть отсюда на северо-восток, можно увидеть скалу. Вершина этой скалы похожа на площадку для борьбы сумо, правда немного искривленную. Вода не доходит до вершины даже при полном приливе. Многие мальчишки умели грести, но до этой скалы мог добраться на лодке только он. Им было всего-то по восемь лет, частенько вдвоем они доплывали до этой скалы и играли на ее вершине.
Почти каждый день, кроме тех, когда шел дождь, мальчик и девочка проводили на этой скале. Вот тогда-то они еще раз поклялись друг другу пожениться. И какие бы двусмысленные шуточки ни отпускали в их адрес сверстники, они все свободное время проводили вместе, на вершине этой круглой скалы. И в старших классах, и когда он учился в кулинарной школе, как только у них появлялась возможность, они добирались на лодке до скалы и просто сидели там, иногда дремали на солнце…
Полмесяца назад они решили развестись. И тогда он решил сжечь лодку; попросил жену помочь ему, и вдвоем они дотащили лодку до того места, где она находилась сейчас. Но тут жена стала говорить, что нельзя жечь лодку на этом месте, потому что соседи могут подумать о них невесть что. Ночью она привязала к лодке веревку и в одиночку попыталась оттащить лодку назад. А он этого не хочет. И вот теперь ночами они постоянно таскают лодку туда-сюда…
Вот что поведал мне хозяин. Он поблагодарил меня за угощение, приготовил наши постели и ушел к себе вниз.
Я потягивал виски и смотрел на огонь керосиновой печки. Тамаэ все так же, не отрываясь, вглядывалась в ночное море.
— Похоже, ветер утих, — сказала Тамаэ, и я подумал, что все-таки не хочу терять эту женщину. И попытался передать это чувство Тамаэ.
— Давай не будем расходиться, пока у тебя не появится кто-то другой. Вот увидишь, у нас все будет хорошо…
Я подошел к окну, взял ее за руку и увлек в постель. Тамаэ отдалась мне легко и спокойно, и я снова ощутил на груди и животе знакомые мне бисеринки пота. После того как все закончилось, прижавшись губами к плечу Тамаэ, я смотрел на нее, лежащую с закрытыми глазами, и думал, что ничего, ничего-то у нас не уладится…
Где-то около часа ночи я услышал стук входной двери и потом звук шагов — похоже, кто-то направился в сторону шоссе. Я думал, что Тамаэ спит, но она поднялась раньше меня.
— Они будут жечь лодку. — Тамаэ накинула гостиничный халат, не продевая руки в рукава, потушила лампу, горевшую у изголовья постели, и подошла к окну.
Было видно, как вокруг лодки двигаются белесые тени наших хозяев.
— Наверное, ждут, когда ветер поутихнет. — Я стоял рядом с Тамаэ и вдруг ощутил, что происходящее сейчас там, на песчаном берегу, отзывается во мне какой-то странной болью. Стараясь не замечать эту боль, я шептал на ухо Тамаэ, что люблю ее, не хочу терять…
Похоже, они облили лодку керосином. Пламя взметнулось и разом охватило всю лодку, от этого фигуры мужчины и женщины, неподвижно сидевших на корточках в отдалении, сделались красными. Огонь не утихал, и мужчина раза два-три ударил по горящей лодке палкой. Посыпался сноп искр, и лодка наконец рухнула. После этого огонь мгновенно унялся…
Женщина встала и зашагала к шоссе, прочь от берега. Она вернулась к гостинице, села на велосипед, стоявший у входа, и было видно, как она едет по шоссе на запад, вдоль моря. Ее силуэт медленно растворился в темноте. Мужчина ни разу не посмотрел в ее сторону.
Очнувшись от оцепенения, Тамаэ быстро оделась и выбежала из гостиницы. Я поспешно оделся и последовал за ней.
Около догоревшей лодки сидел хозяин и машинально сгребал песок.
— Все-таки сожгли?.. — окликнул я его, и в этот момент Тамаэ сняла с руки и резким движением бросила в тлеющие остатки лодки тонкий золотой браслет, который я подарил ей на день рождения.
Украдешь шоколадку?
Ничего не скажешь, тот еще пейзажик — слишком яркие неоновые вывески так и бьют в глаза (ослепнуть можно), толпы молодых зазывал, уговаривающих посетить 'места для удовольствий', и ряды заведений, у дверей которых совсем юные девицы (их запросто можно принять за школьниц) ждут клиентов. Ни за что не скажешь, что это Япония…
Ну да, в наши школьные годы это место вокруг станции Амагасаки (между Осакой и Кобэ) было просто скоплением баров, где вечно сшивались мафиози и проститутки. Но тогда в нем еще было что-то японское. А сейчас все это просто нельзя назвать Японией. Не похоже это место и на те увеселительные кварталы, которые лепятся вокруг американских военных баз. Странное место, без гражданства, без национальности, такое, наверное, можно найти в любой стране. А может, таких мест еще просто не было. Неужели японцы думают, что это и есть цивилизация?
Такэси Нитта шел, поглядывая на темные кварталы южнее эстакады. В позднее время они являли собой настолько мрачный контраст с центральной частью города, что раньше он просто боялся туда заглядывать. И там тоже было полным-полно ресторанов, где можно пообедать всей семьей, кафе и баров.
Нитта направлялся к железной дороге Хансин (между Осакой и Кобэ). Он несколько раз оглянулся и вспомнил, что тогда, давно, в глубине этих темных кварталов стояли грязные многоквартирные дома, где жили Ониси Киё-тян и Оба Ма-тян[1]. А если пройти еще минут десять на юг, то будет дом, где жила Ханаэ со своей беспутной матерью.
В то время они все учились в первом классе средней школы[2], а сейчас им уже по сорок три. Ониси, признанный заводила, душа компании на всех встречах одноклассников, в прошлом году покончил с собой, выбросился из окна высотного здания. А Момоко, которая выросла в самой обеспеченной семье, а потом вышла замуж за скромного школьного учителя, три года назад умерла от рака.
Похоже, одна Ханаэ жила по-прежнему и ее не сломали превратности судьбы. 'Да, как ни крути, из нас уже песок сыплется. У всех к нашему возрасту всякое за плечами…' — подумал Нитта. Он стоял перед полицейской будкой и, достав из кармана пальто открытку-приглашение, полученную два месяца назад, рассматривал нарисованный на ней план. Открытка оповещала об открытии ресторанчика, отправителем ее значилась некая Ханаэ Конда.
Последние пятнадцать лет Нитта не ездил на ежегодные встречи одноклассников и почти ничего не знал о судьбе своих школьных друзей. Только из новогодних открыток, которые каждый год аккуратно присылала Ханаэ, он узнал о смерти Ониси и Момоко.
И вот от Ханаэ пришла открытка, где сообщалось, что она открыла ресторанчик, в котором подают фирменное блюдо о-дэн — сваренные в особом бульоне морепродукты, яйцо и редька. Ресторанчик находился недалеко от вокзала Амагасаки, и Ханаэ приглашала при случае заглянуть в ее заведение. Только фамилия отправителя — Конда — вызвала у Нитты недоумение, потому что фамилия Ханаэ была не Конда, а слухи о том, что Ханаэ вышла замуж, до него не доходили. Но фамилию Конда он помнил. Она принадлежала
