захихикала, хотя ничего смешного в ее словах не было.
— Она у меня шоколад любит. Слышь, Такэ-тян, ты уж угоди ей, а? Сделай так, чтобы она перестала сердиться. Сбегай укради шоколаду у Пака.
Нитта смешался и рванул было с места, но она успела схватить его за ворот рубашки и прошептать:
— Украдешь шоколаду, а? Шоколад-то сладкий. А Ханаэ уж постарается, отблагодарит тебя. Слышь, Такэ-тян, за ней дело не станет, отблагодарит тебя, куда слаще шоколада тебе покажется…
Собаки в разгар лета
Если минут пятнадцать пройти на север от моего дома, то там живет один парнишка. Тем летом он первым из японцев пересек на яхте Тихий океан. Это наделало много шума, по всей Японии только о нем и говорили, поэтому мои друзья хотели хоть одним глазком посмотреть на этого героя и его родителей и все звали меня пойти, но я так и не смог.
Дело в том, что мой отец, который до этого или просиживал все дни напролет за игрой в маджонг[7], или вообще неделю-две мог пропадать неизвестно где, вдруг принес домой кучу денег. Немного возбужденно он объявил, что теперь каждый месяц будет приносить раза в два больше, и велел мне помогать ему в работе.
Поэтому оставшуюся половину летних каникул (в тот год я учился во втором классе средней школы) мне пришлось с утра до вечера торчать на свалке. Она находилась на большом пустыре в северо-восточной части Осаки, в заводской зоне, тихом пустынном месте, куда почти никто не заглядывал.
По словам отца, до этого дела, которое давало бы ему более-менее хорошие деньги, он додумался, случайно услышав разговор хозяина игрового зала. У хозяина был сводный младший брат, и этот брат был какой-то 'шишкой' в кооперативе торговцев подержанными машинами в Осаке. Кооператоры искали место, где можно сваливать эти машины. Цены на землю все росли, заниматься старыми запчастями — дело не особо прибыльное, денег свободных нет, и купить участок земли, чтобы хранить там всякое старье, никто из них позволить себе не мог.
Об этом хозяин игрового зала рассказывал кому-то из завсегдатаев: 'Эта братия все мелкой торговлишкой промышляет, даже толком не понимают, зачем им кооператив…'. Отец вспомнил, что в правлении этого кооператива у него есть знакомые, и тут же его осенило: нужно всем скинуться и найти какой-нибудь пустырь, чтобы хранить там старые машины.
Я не знаю, как отец нашел в Осаке участок в полторы тысячи цубо и умудрился договориться с хозяином, но в конце концов ему удалось добиться, чтобы кооператив выделил деньги на аренду.
Для матери, уставшей от постоянного безденежья, от непутевого гуляки-мужа, который каждый раз затевал новое дело и тут же бросал, после чего ему приходилось скрываться от кредиторов, это был подарок судьбы. Радость на ее лице, когда она брала эти деньги, передалась даже мне, и я, не помня себя от ликования, несколько раз сделал сальто.
Мать улыбаясь смотрела на меня, прижимая к груди деньги, и дрожащим голосом сказала: 'На нашего папку в трудный момент все-таки можно положиться…'.
Моя работа заключалась в том, чтобы с семи утра до семи вечера сидеть на этой свалке и караулить, чтобы не украли колеса и запчасти, которые еще можно пустить в дело.
И вот через три дня после того, как этот парень, живший недалеко от нас, пересек Тихий океан (а это было 15 августа 1962 года), я шел по Фукусима-доори[8]. Пройдя немного по улице, сел на трамвай и поехал к мосту Тидори-баси[9]. В рюкзаке у меня лежала фляжка с ячменным чаем, обед, собранный матерью, и транзистор. Вчера вечером его купил мне отец в магазинчике электротоваров на Нихон-баси в благодарность за то, что я согласился помогать ему.
Я вышел из трамвая на Тидори-баси и по плану, нарисованному отцом, пошел по дороге в противоположную от моря сторону. Перед остановкой было несколько магазинчиков, но от моста, перекинутого через мутную реку, которая так и пенилась от выбросов метана, начиналась промышленная зона.
Я перешел мост, повернул направо и пошел по дороге вдоль Добу-гава [10]. Повсюду торчали заводские трубы; было начало рабочего дня, но, пока я шел, навстречу мне не попалось ни одного человека. Передо мной была грязная река, заводы и пустырь, заросший сорняком и обнесенный ржавой колючей проволокой.
Вскоре я увидел стену склада. На вывеске краской было выведено: 'Ямакава буссан'. Всего складов было три, а на большом пустыре перед ними громоздилось штук сорок-пятьдесят автомобилей, которые, видимо, завезли вчера. Колючую проволоку обрезали ровно настолько, чтобы могла пройти машина, обрезки ее были свернуты и валялись на крыше старого 'шевроле' без лобового стекла.
Я остановился посреди пустыря и стал искать, где бы укрыться от солнца, потом увидел большой самосвал: машина была старая, но не разбитая, ее квадратная тень падала на побитый бетон пустыря. Здесь я и решил устроить себе укрытие, вытащил фляжку с чаем, коробочку с обедом, разложил рюкзак и сел на него.
Прошло всего тридцать минут, а я уже несколько раз посмотрел на часы. Странно, какими долгими могут оказаться полчаса… При мысли, что мне придется торчать здесь до семи вечера, мне стало не то чтобы скучно, а даже как-то страшно.
Тень от самосвала двигалась вслед за солнцем, и мне тоже пришлось менять место вместе с ней — потихоньку двигаться по часовой стрелке. Жара была куда сильнее, чем я думал. Меня окружали пусть старые, но все-таки машины, вдали виднелись заводы, но не было никаких признаков присутствия человека. Из-за этого музыка, раздававшаяся из транзистора, о котором я так мечтал, была совсем не в радость.
Мне казалось, что время замерло, жара становилась невыносимой. Вроде бы поблизости должен кто- то быть, но никто не появлялся, и я сидел в оцепенении, ничего не делая. Через два часа фляжка с чаем оказалась пустой — я выцедил все до последней капли. Выйдя на дорогу, тянувшуюся вдоль реки, я побежал к трамвайной остановке. Ноги принесли меня к магазинчикам, в мрачную забегаловку рядом с ними. Я заказал себе порцию холодного шербета, политого сиропом, и улучив момент, когда старик хозяин отвернулся, налил себе полную фляжку чая из большого чайника. Медленно съел шербет, выпил несколько чашек чая и не торопясь вернулся на пустырь. На часах было всего лишь десять.
В полдень тень была только под самосвалом. Деваться было некуда, я нырнул под машину и открыл коробочку с обедом. Пахло машинным маслом и бензином. Я съел обед под звуки заводского гудка, который слышался где-то вдалеке. Пока я сидел, меня неожиданно осенило, что самосвал — старый, рессоры и оси у него уже изрядно проржавели, и мне стало казаться, что колеса прямо сейчас могут не выдержать и эта громадина раздавит меня. Но тут началось такое, что я забыл о своих тревожных мыслях… На запах еды откуда-то прибежали собаки, их было шесть. Глухо рыча, собаки окружили самосвал, на их высунутых языках белела пена. Я видел, как время от времени шерсть на их спинах угрожающе встает дыбом. Я швырнул подальше остатки обеда — кусочки омлета и жареной тресковой икры. Стая разом кинулась за ними, а я схватил транзистор, быстро выполз из-под самосвала и побежал. Добежал до остановки и вернулся домой.
В тот же вечер я сказал отцу, что не хочу больше ходить на пустырь, что там бродит аж десять бешеных собак.
— Дурень! А еще мужик называется! У тебя уже пушок на губе пробиваться начал! — Отец накричал на меня, а потом стал уговаривать, что, мол, в сентябре они построят навес и наймут сторожа, а до этого надо потерпеть, потому как больше караулить некому. Я забился в угол и сквозь слезы стал возражать ему:
— Там даже укрыться негде. В машине жарко, я иссохну и в мумию превращусь. А завтра еще больше собак бродячих прибежит. Они все бешеные, небось. Укусят, и я бешенством заболею…
Отец уже открывал дверь, чтобы куда-то уйти, и только крикнул мне с порога:
