Шрам

местах.

Повсюду слышны шаги и ленивые разговоры на языке, который я почти понимаю. «Северо-северо-восток», «Другая сторона палубы», «Правда? Я не знал», «Куда девался Его Заступничество?», а потом еще какие-то совсем малопонятные слова.

В иллюминаторе над моей головой не видно ничего, кроме срываемых ветром брызг, мрака над нами и под нами. Я курю одну сигариллу за другой.

Когда у меня кончаются сигариллы, я ложусь на спину и понимаю, что вовсе не жду смерти, что я не верю в свою скорую смерть, я жду чего-то другого.

Прибыть на место. Понять. Оказаться в пункте моего назначения.

Глядя на ярко раскрашенный закат, я с удивлением понимаю, что закрываю глаза, что я неимоверно устала и, боги милосердные, неужели? Неужели это правда. Неужели я и в самом деле сейчас усну, я сплю неспокойный, но долгий, спящие глаза моргают под религиозные причитания Мериопы, иногда открываются, но все же я сплю, пока вдруг, охваченная паникой, я не вскакиваю и не выглядываю в иллюминатор и не вижу начинающее светлеть море.

Приближается утро. Я пропустила ночь, прячась в своей спящей голове.

Я тщательно одеваюсь, чищу свои высокие ботинки, как всегда, крашусь и подвязываю сзади волосы.

В половину седьмого в нашу дверь стучит какт — принес какую-то кашу. Мы начинаем есть, а он говорит нам, что будет. «Мы почти прибыли на место, — говорит он. — Когда мы причалим, следуйте за другими пассажирами, ждите, когда назовут ваше имя, и ступайте, куда скажут, и тогда вы…» Но тут я теряю нить, я теряю нить. Что — мы? Тогда мы поймем? Тогда мы узнаем, что происходит?

Куда мы движемся?

Я собираю свои вещи и готовлюсь сойти неизвестно где, неизвестно где. Я думаю о Фенеке. Что он делает и где он? Как он был спокоен, когда убили капитана и брызнула кровь. Он не хотел, чтобы те узнали о его важной миссии, о том, что он может отдавать команды кораблям, менять график движения океанских судов.

(Он у меня в руках.)

Наружу. На резвый яркий ветер. Он настойчиво впивается в меня.

Глаза у меня как пещеры. Я научилась видеть в тусклом коричневатом свете моей каюты, и утренний свет пугает меня. Глаза слезятся, и я моргаю, моргаю, а морские облака набегают сверху. Отовсюду раздаются мягкие хлопки волн. В воздухе я чувствую вкус соли.

Вокруг меня другие — Моллификат и Кардомиумы, первая и вторая. Мурриган, Эттерни, Кол, Джимджери, Йорлин, Тиарфлай мой Иоганнес. Скользнул по мне взглядом, неожиданно улыбнувшись, и исчез в толпе. И где-то Фенек со все еще опущенной головой. У всех у нас на этом свету вид как у оберточной бумаги. Мы сделаны из материи куда как более грубой, чем остальной день. И этот день не замечает нас с высокомерием ребенка, чтоб ему.

Я хочу окликнуть Иоганнеса, но его уносит поток тел, а я смотрю и смотрю вновь прояснившимися глазами.

Я с трудом тащу свой сундук, спотыкаюсь, ковыляю по палубе, от начала до конца. Свет и воздух для меня как удар мешком по голове, и я поднимаю голову и вижу парящих птиц. Я тащусь вперед, не выпуская их из виду, а они кружат над нами, перемещаются к правому борту, а потом беспорядочной стаей направляются к горизонту, и я вижу там, куда они летят, мачты. Я избегала этого. Я до сих пор так и не взглянула, что делается за бортом, я не видела, где мы находимся. Я даже мельком не видела еще пункта моего назначения, но теперь, когда я смотрю на чаек, он попадает в поле моего зрения.

Он повсюду. Как я могла не заметить его?

Мы плетемся понемногу, и кто-то выкрикивает имена, разбивает нас на группы, дает инструкции, сложные указания, но я не слушаю, потому что смотрю за борт.

Джаббер милостивый выкрикивают мое имя, и я рядом с Иоганнесом, но не смотрю на него, потому что наблюдаю:

мачта на мачте паруса и вышки и еще и больше.

Мы здесь,

рядом с этим лесом дерьмо небесное. О, Джаббер. Мать-мать-мать обман, обман зрения город который постоянно движется и рябит и плещется из конца в конец.

«Мисс Хладовин» сухим голосом говорит кто-то, но я не могу, не теперь, пока я смотрю, и я поставила свой сундук и смотрю и кто-то трясет руку Иоганнеса и он смотрит на них ошеломленно. А они говорят «Доктор Тиарфлай мы вам очень рады, это большая честь». Но я не слушаю потому что мы здесь, мы прибыли. И я смотрю на все это. Смотрю на все это.

Ах, я буду, буду, я могла бы рассмеяться или блевануть. Мой желудок шевелится. Смотрите, мы здесь. Мы здесь.

Мы здесь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СОЛЬ

ГЛАВА 6

Под водой были лампы. Зеленые, серые, холодно-белые и янтарные шары крейского образца очерчивали город снизу.

Свет отражался от взвешенных частиц. Его источником были не только группы светильников, но и коридоры утреннего солнечного света, преломляющиеся, высвечивающие переходы от волн к глубинным водам. Рыбы и кри кружились в них, безмолвно двигались по ним.

Снизу город казался архипелагом теней.

Он имел неправильную форму, был беспорядочно застроен и необыкновенно сложен. Он отклонял морские течения. Острия килей торчали в разных направлениях. Якорные цепи ниспадали, как волосы, порванные и забытые. Из отверстий струились отходы — фекалии, твердые частицы и масла образовывали беспокойные вихри и поднимались тонкой пленкой. Непрерывный поток мусора загрязнял воду и поглощался ею.

Под городом было всего несколько сотен ярдов быстро затухающего света, а потом — мили темной воды.

Под Армадой кишела жизнь.

Вокруг ее сооружений носились рыбы. Между отверстиями в корпусах осмысленно и целеустремленно двигались тритонообразные фигуры. Проволочные клетки, втиснутые в пустоты и подвешенные на цепях, были набиты жирной треской и тунцом. Обиталища креев напоминали коралловые опухоли.

За пределами города и под ним, в местах, куда еще доходил свет, лежали, свернувшись кольцами, и кормились морские змеи, гигантские и полуручные. Гудели подлодки, отбрасывая четкие тени. Плавая кругами, нес свою вахту дельфин. Пространство под днищем города, поросшим ракушечником, жило своей жизнью.

Море вокруг города резонировало, издавая доступные уху шумы — отрывистое клацание и вибрации металлических ударов, приглушенный звук трения водных потоков, лай, стихающий над морем, на открытом воздухе.