заблокировали им Отвесный мост. Худую сторону обстреливали, поредевшее население и немногочисленные отряды коллективистов, оставленные защищать район, спешно прятали оружие. Сама по себе Худая сторона никого не интересовала, но из нее открывался прямой путь в Эховую трясину и Паутинное дерево, а на противоположной стороне реки — в Собачье болото, сердце Коллектива. И поэтому за Худую сторону пришлось сражаться.
В северо-западной части города, куда не могли пробраться коллективисты из Собачьего болота, их братья по оружию попали в беду. Что-то готовилось в Варе и пойме Ржавчины — наверное, атака на Дымную излучину. А там машиностроительное производство и организованные рабочие, и если Дымная излучина сломается, то этой части Коллектива конец.
В Шумных холмах все было просто.
— Мы раздавим эту банду педерастов, извращенцев и художников раньше, чем вы успеете почесать зад, — заявил один захваченный в плен командир милиции, и его надменное хвастовство скоро оправдалось.
Холмы долго не продержались: иного нельзя было ожидать от батальонов нувистов и балетных танцовщиков да печально знаменитой Смазливой Бригады — гренадеров и Мушкетеров из мужчин- проституток в платьях, с вызывающим макияжем, отдававших команды на жаргоне извращенцев. Встретили их с омерзением; потом стали терпеть, так как они дрались, как черти; потом отчаянно полюбили. Никто не желал их поражения, но оно было неизбежным.
Милиционеры взяли мост Петушиный гребень, опрокинув Стрелков из Оранжереи, и расположились на южном берегу Вара. Они готовы были но первому знаку ринуться в глубь Собачьего болота, оплота Коллектива. Всем коллективистам казалось — хотя ни один из них не осмеливался облечь свое чувство в слова, — что это начало конца.
Такие настроения царили в расколотом войной городе, когда в него вошел отряд Иуды и Каттера.
ГЛАВА 26
— Боги. Боги мои. Как, во имя Джаббера, вы здесь оказались?
Войти на территорию нью-кробюзонского Коллектива и покинуть ее было сложно. Сторожившие на баррикадах, были напряжены и испуганы. По канализации ходили патрули. Аэронавты Парламента набрасывались на любой неизвестный дирижабль, маги с обеих сторон были начеку, так что вход и выход стали опасным делом — настоящей эпопеей.
Люди передавали друг другу разные страшилки: о героическом стражнике, который, ни слова не говоря, отправился истреблять милицию; о парламентском отряде, который, заплутав в лабиринте городских закоулков, свернул не туда и оказался в самом сердце коллективистской территории. В последнее время много болтали о каком-то крестовом походе, целью которого будет похищение всех голодных ребятишек Коллектива.
Разумеется, сотни человек проникали на территорию Коллектива и обратно, пользуясь недосмотром охраны или магическими средствами. В верной мэру части города было полно сочувствующих; из Звонаря, с промышленных окраин Мертвяцкого брода, из районов, находившихся на военном положении, члены гильдий, мятежники и любопытные нередко пробирались в Собачье болото или на Ручейную сторону с просьбой принять их в Коллектив. Точно так же и в Коллективе многие тайно или явно желали ему зла и потихоньку пробирались в центр или оставались и шпионили.
Так что новоприбывших чествовали с долей подозрения. Иуда и его отряд вошли в город с востока, пробравшись через руины домов у Крупнокалиберного моста. Курабин помог им отыскать тайные пути, хотя сам истончался с каждым днем. С баррикад их не заметили. По узким ущельям между кирпичных домов они дошли до почтамта в Собачьем болоте, где заседал совет делегатов. И обратились к представителям Союза.
Каттер был опустошен. Сколько месяцев прошло с тех пор, как он покинул Нью-Кробюзон, и как сильно, до неузнаваемости, изменился за это время город. Это заставило его задуматься обо всем, вспомнить Дрея, Игону, Фейха и Помроя, вспомнить кости под железнодорожным полотном.
«Что это за город?» — думал он, пока они пробирались внутрь.
На башнях Крупнокалиберного моста, сотнями лет торчавших над водами Большого Вара, теперь стояли пушки, которые лениво плевались снарядами; и без того убогая Худая сторона отныне была обезображена не только нищетой.
Причем повсюду. Пролеты Ячменного моста остались позади, улицы полнились повседневностью, чудовищной и прекрасной. Они были не совсем безлюдны. Перевязанные солдаты наблюдали за маленьким отрядом из развалин домов. Отдельные мирные жители торопились куда-то крысиной побежкой, сгибаясь под тяжестью мешков с едой, мебели и всякой ерунды, которую они перетаскивали с места на место. Им было страшно.
Из-за дорожной пыли, покрывавшей Каттера и его спутников с головы до ног, на них посматривали с любопытством — все были грязны, но их грязь отличалась от городской. Однако никого не удивляло то, что они путешествуют вместе: двое переделанных и четверо нормальных людей (при том, что никто не видел Курабина), ведущие в поводу усталых кобыл.
Впрочем, переделанные были сами себе лошадьми. Одним из них был Рахул, человек-ящерица: он служил агентом Анн-Гари в те дни, когда родился Железный Совет, его голос сообщил Иуде о смерти Узмана. Уже в возрасте, он все еще бегал на своих ногах, развернутых коленями назад, быстрее всякой лошади. Он вез на себе Иуду через дикие земли до самого города. Другой была женщина по имени Марибет, чью голову хитроумный маг посадил на шею ломовой лошади, утыканной птичьими когтями. На ней ехала Элси.
Многие молодые граждане Совета, никогда не видевшие Нью-Кробюзона, жаждали пойти с отрядом, но Анн-Гари заявила, что сейчас дорога каждая пара рук. А город от них и так никуда не денется. Железный Совет ограничился двумя представителями.
Переделанные глазели по сторонам, словно пара деревенских парней откуда-нибудь из Нищенских предгорий. Похоже, городской пейзаж глубоко потряс их. Они шагали сквозь разрушенную мечту о собственном прошлом.
По улицам бегали беспризорные дети — развалины заменили им площадки для игр. Бомбы стерли с лица земли одни кварталы, а другие превратили в мрачное фантастическое нагромождение одиноко стоящих стен, куч щебня, балок и проводов толщиной в руку, торчащих из-под земли: этакие сады развалин. И посреди них рождалась новая красота.
Ведьмы соорудили статуи необычных цветов из кирпича и разных обломков. В одном месте они достроили полуразрушенную, увитую плющом стену: вторая половина стала как бы нематериальным отражением первой, и через нее прыгали кошки и собаки. Они стали хищными, пугливыми животными: коллективисты голодали.
А вот — странное представление. На перекрестке дети Разыгрывали пьесу для родителей и друзей, доведенных до отчаяния, но прикидывавшихся гордыми и довольными, и все это под непрекращающиеся звуки бомбежки. На стенах были сложные спирали, они сплетались и расплетались. Невидимый Курабин прошипел:
— Точ-ч-но.
Однажды, когда они проходили мимо, началась паника: кто-то завизжал и с воплями «Морок! Это морок!» бросился прочь от движущегося цветного пятна. Но оказалось, женщину напугало свежее граффити, с которого поползла краска. Она смущенно засмеялась над своей ошибкой. Загудел клаксон, над Коллективом нависло рыбье брюхо аэростата, из которого полетели бомбы, штукатурка с кашляющим звуком посыпалась с домов. Все, кто был на улице, вздрогнули: выглядели они усталыми, но при этом не напуганными, а покорными судьбе.
Люди на улицах щеголяли в костюмах самых разных фасонов — последние побеги обнищавшего дендизма.
