клерка, до последней лагерной шлюхи, повара и охранника, все переделанные, все мы без исключения — миссионеры новой церкви, и в мире нет ничего, что могло бы прекратить наш священный труд. Я не желаю тебе зла. Это все, что ты хотел мне сказать?
Иуда смотрит на него в тоске. Его губы шевелятся в попытке произнести слово.
— Когда? — удается ему вымолвить наконец. — Какие у вас планы?
— Думаю, ты и сам знаешь о моих планах, сынок. — Старик спокоен. — А вот когда?.. Спроси у холмов. А еще спроси у духов и божков своей трясины, сколько тонн чистого песка и гравия способны они проглотить.
Он улыбается, трогает Иуду за колено.
— Ты уверен, что больше ничего не хочешь сказать? Я надеялся услышать от тебя кое-что другое, но если бы ты хотел, то уже сказал бы это. Спасибо тебе за божка, и передай своим копьерукам мое уважение и глубочайшую благодарность. Я скоро увижусь с ними, ты ведь понимаешь, правда?
Он указывает на стену, где висит карта. На ней обозначены земли от Нью-Кробюзона до порта Миршок, включая Строевой лес и болота, и еще пространство внутри континента на несколько сотен миль к западу. Подробности отсутствуют: это неизученная территория. Но центр болота косо заштрихован.
— Я знаю, что с тобой происходит, сынок, — говорит старик, и в голосе его чувствуется неподдельная доброта. — Немало я повидал на своем веку людей, которые отуземились. Но это все надуманное, сынок, хотя сейчас тебе, наверное, кажется иначе. Однако я не собираюсь читать тебе мораль. И обвинять тебя тоже не буду. Скажу тебе лишь одно: это поступь истории, и твоему племени лучше отойти в сторону.
— Но черт побери! — восклицает Иуда. — Это же не пустая земля!
Старик смотрит на него озадаченно.
— Пусть выйдут из болота со своей вековой мудростью и преградят путь истории, которую я несу. Если смогут. Я не против.
Вернувшись в сердце болот, к копьерукам, Иуда не знает, что им сказать. Ветки деревьев смыкаются за его спиной: ненадежное укрытие, он это знает.
Ребятишки снова пытаются обучить его игре в големов. Прежде ему не удавалось ни одно, даже самое маленькое колдовство, и он уже стал считать себя бездарностью. Но вот, когда он пытается заставить глиняную куклу двигаться, взрослый копьерук подходит и кладет руку ему на грудь. Иуда открывает глаза и чувствует, как все внутри переворачивается. Неизвестно отчего — то ли от прикосновения, то ли от болотной влаги, то ли от сырой пищи, которую он ел долгое время, — но он ощущает в себе невиданные ранее способности и с изумлением замечает, что его глиняная модель движется, хотя и совсем чуть-чуть. Маленькие копьеруки одобрительно гудят.
— Сюда идут, — говорит он вечером; копьеруки только смотрят и вежливо слушают. — Сюда придут люди, они засыплют ваше болото. Они разрежут ваши земли пополам, и вам негде будет жить и охотиться.
Иуда вспоминает карту. Третья часть болота аккуратно заштрихована чернилами. Это значит, что пейзаж преобразится, деревьев не станет, миллионы тонн щебня переместятся с места на место.
— Из-за вас они не остановятся. И планов своих не изменят. Уйти придется вам. Идите на юг, подальше отсюда, туда, где охотятся другие кланы.
Долгое время все молчат. Потом негромко раздаются короткие слова:
— Там охотятся другие. Мы им не нужны.
— Но вам необходимо уйти. Если вы останетесь, люди принесут вам разорение. Кланы должны объединиться и укрыться где-нибудь.
— Мы укроемся. Когда придут люди, мы будем деревьями.
— Этого мало. Люди будут осушать ваши земли. Они засыплют вашу деревню.
Копьеруки глядят на него.
— Вам надо уходить.
Они останутся.
Все последующие дни Иуда кусает локти. Он делит с копьеруками трапезы, наблюдает за ними, делает записи, гелиотипирует их жизнь, но страх, день ото дня нарастающий в его душе, подсказывает ему, что он готовит племени посмертный памятник.
— Бывают сражения, — отвечают ему копьеруки на вопрос о войнах. — Три года назад мы воевали с другим кланом, и многих наших убили.
Иуда спрашивает сколько. Копьерук поднимает обе руки — по семь пальцев на каждой, — сжимает и разжимает ладони, а потом прибавляет еще один палец. Пятнадцать.
Иуда качает головой.
— Погибнет больше ваших, куда больше, если вы не уйдете, — говорит он, и копьерук тоже качает головой: он перенял жест от Иуды и очень этим гордится.
— Мы станем деревьями, — говорит он.
Иудины фигурки уже могут танцевать, и с каждым днем делают это все лучше. Теперь он лепит из глины и торфа кукол ростом в фут. Он не знает, что именно происходит по его воле, и как ребятишки- копьеруки научили его этому, и что вложил в него тот взрослый, но Иуду приводят в восторг его новые способности. Его создания даже побеждают других в соревнованиях големов.
Это занятие радует Иуду, но и раздражает — слишком оно походит на бегство от реальности. Раз или два он делает попытку уговорить копьеруков уйти с ним в глубину болот. Он недоволен своей неспособностью подобрать нужные слова, чтобы сдвинуть болотных жителей с места. В конце концов, говорит себе Иуда, это их культура, их жизнь, их природа — значит, им и отвечать. Но он понимает, что это самообман.
Иуда ощущает себя шестеренкой в механизме истории. Как бабочка, насаженная на иглу, он трепыхается, но деваться ему некуда.
Грохот доносится до них все чаще, а залпы охотничьих ружей не стихают ни ночью, ни днем. Иуда делает открытие. Он наблюдает, как копьеруки окружают амфибию величиной с теленка, хором поют ей свое «ах, ах, ах» и на полсекунды, не больше, амфибия застывает в сгустке времени. Тогда Иуда осознает, что ритм их заклинания перекликается с детской песенкой для управления големом. В сущности, тот же самый заговор, только разбитый на части и многократно усложненный.
Иуда одержим заклинаниями. Ему хочется законсервировать момент их произнесения, заморозить звуки, разъять их на части. Но все, что он может, — это записать их со слуха как можно ближе к оригиналу, а затем выяснить, как звуки связаны между собой.
Иуда работает быстро. Он чувствует, как внутри него словно затягивается узел. Красноглазый, с которым они почти подружились, помогает ему.
— Мы делаем фигуры, которые двигаются. Все, и молодые, и старые, только по-своему.
И Иуда понимает, что детские песенки — простое притворство: главное — руки. Ритмические песнопения охотников выполняют ту же работу, которую дети делают пальцами. Одно сродни другому.
Издалека доносится ритмичный грохот стройки.
Первым погибает молодой копьерук — с перепугу он забыл, что надо сохранять защитный вид. Его подстрелил траппер, тоже напуганный мельканием чего-то необычного — не то животного четырех футов росту, не то ствола гниющего дерева. Он не знал, кого подстрелил, и лишь по счастливой случайности да еще благодаря врожденной осторожности перед неизвестным не съел ребенка. Маленькое тело обнаружили члены клана.
«Они уже у озера», — подумал Иуда и представил, как бесчисленные вагонетки с землей, камнями и песком опорожняются в воду, постепенно стирая болото с лица земли.
Время пришло. Пора уводить клан подальше от этих мест, уговорить их скрыться. Другой возможности не будет. Но Иуду не слушают. Вечер за вечером он твердит одно и то же: здесь опасно, надо уходить, это не последняя смерть, — все без толку. Тогда он сдается и отстраняется. И снова превращается в наблюдателя.
Копьеруки негромко спорят между собой. Им не хватает пищи. Рыба и звери, на которых они
