Он бредет назад к поезду. Наступает его очередь тянуть рельсы.
Сначала Иуда не делает из рельсов големов. Тяжесть металла беспощадна. Под тусклым небом Иуде кажется, что скалы наблюдают за ним. Каждый рельс — четверть тонны, четыре сотни на милю. Цифры становятся смыслом существования Иуды.
Бригады составляют либо только из переделанных, либо только из вольнонаемных, никакого смешения. Пятеро мужчин, три какта или один здоровяк передел берутся за рельс — кто щипцами, а кто и собственными конечностями, — поднимают его и нежно, как повитухи младенца, укладывают на место. Особые рабочие измеряют ширину колеи, затем их сменяют молотобойцы.
Иуда снова начинает превращать каждый рельс в несуразного голема. В его бригаде никто не замечает, как, точно рыбины, трепещут куски прокатной стали, помогая ему. Иуда кладет их на землю, наудачу выбирая места. Он становится все выносливее. Однажды ему приходит в голову заночевать на крыше поезда, чтобы посмотреть, каково это. Кое-кто держит там коз и даже разводит костры за тщательно сделанным ограждением.
Один бродячий лудильщик, он же циркач, прибился к поезду и постоянно развлекает народ. Иуда смотрит на фигурки из грязи, которые танцуют по его приказу, хотя они и не големы. Это просто материя, управляемая человеком на небольшом расстоянии, словно при помощи невидимых ниток. Такие куклы не обладают ограниченной реальностью, псевдожизнью, нерассуждающим разумом, который позволяет усваивать и исполнять команды, — простые марионетки, и все.
Вагоны и скалы вокруг расписаны лозунгами, и каждое утро появляются новые. Иногда это просто бранные слова в адрес товарищей или начальства, к примеру: «На хуй Правли». Дважды, когда звон колокола вырывает Иуду из сна и бросает в сумеречное утро, он видит на вагонах и деревьях листовки.
Некоторые из них простого содержания: «Достойную зарплату», «Профсоюзы», «Свободу переделанным», а внизу подпись, маленькое «ББ». Другие убористо исписаны бисерным шрифтом. Иуда начинает читать, но подходит десятник и срывает листовку.
Смерть все чаще собирает свою жатву на железной дороге, поскольку в погоне за прибылью ТЖТ постоянно пренебрегает техникой безопасности. Рельсы лежат на костях рабочих, как свободных, так и переделанных…
— Ради Джаббера, что болтают эти мудаки? — ворчит кто-то. — Кто не хочет достойной зарплаты? Да и насчет гильдий, лично я не против, но свободу переделанным? Они же преступники, черт их дери, или эти разини забыли?
Иуду привлекает смелость инакомыслящих: те подкрадываются к поезду ночами, прямо под носом у жандармов. Если они будут пойманы, то живыми не уйдут. Так и останутся лежать среди этих скал.
Экземпляры «Буйного бродяги» находят на камнях, под столами. Не всем хватает, но лучше столько, чем ничего. Иуда берет несколько экземпляров и читает, когда никого нет рядом.
Только теперь он осознает, какие драмы разыгрываются на дороге. Обычно он работает не поднимая головы, — даже град пуль, проливающийся на рельсы, не отвлекает его от дела. Позже он узнает, что большой смешанный отряд беспределов и боринатчей появляется намного восточнее, чем обычно, и обстреливает бригады арьергарда. Напавших прогоняют, но жандармов очень тревожит то, что гордые и свободолюбивые боринатчи не побрезговали выступить против строителей дороги в союзе с подонками- беспределами.
Недели труда, мили пути и тонны железа, и вот приходит весна, дни потихоньку удлиняются. Растительность вдоль дороги становится все более редкой. Вместе с рабочими своей бригады Иуда отсиживается за перевернутым вагоном, пока боринатчи забрасывают их непонятными снарядами. Орудийная башня вечного поезда вертится, и земля вокруг расцветает воронками.
Иуда читает «Буйного бродягу»:
У боринатчей, или странников, есть полное право ненавидеть ТЖТ. Сейчас их родовые земли расхищаются предпринимателями Нью-Кробюзона, а вскоре и правительство с милицией пожалуют. Кто не слышал страшных историй об избиении местных жителей Нова-Эспериума? Смерть каждого рабочего — это трагедия, однако виноваты в них не боринатчи: они мстят не тем, но их страхи обоснованны. Во всем виноваты Яни Правли, мэр и богатеи Нью-Кробюзона, для которых коррупция — что мать родная. Наш девиз:
Потрах совсем рядом. Иуда туда не ходит, предпочитая, к вящей тоске шлюх, обслуживать себя сам или, виновато пряча глаза, по пяльницам наведываться в овраг, где мужчины перепихиваются с мужчинами.
Каждую неделю в загонах для переделанных наступает послабление дисциплины: устраиваются пьяные оргии, во время которых переделанных женщин отдают таким же мужчинам, а наливают всем без разбора, и все это при попустительстве надсмотрщиков. Иуда наблюдает, как на следующее утро женщины окунаются в ледяную реку, визжат и пьют слабительное, чтобы не забеременеть. За этим наблюдает добряк-караульный. Он помогает женщинам бинтовать следы от укусов и синяки, наказывает мужчин, которые дерутся слишком часто или слишком больно. — Худо бабенкам приходится, — говорит он. Поезд с зарплатой обычно запаздывает: если на день-другой, то рабочие только ворчат, но иногда без денег проходит целая неделя. Такое случается трижды, и каждый раз дело кончается забастовкой. В хаосе наступившей демократии путейцы бросают орудия труда и окружают главный поезд, не давая ему хода, пока не получат все свои денежки до последнего шекеля. Рабочие сами растеряны из-за своей многочисленности. Среди сотен мускулистых мужчин зелеными башнями высятся богатыри-какты. Проститутки, клерки, врачи, землемеры, разведчики и трапперы сбегаются посмотреть на них.
Иуда стоит среди рабочих и дрожит от возбуждения. Событие раскрепощает его, и на короткое время Иуда чувствует свое единство с тем, что живет у него внутри. «Вмешательство», — думает он. Есть такие, кто всегда бросает работу одним из первых, — костыльщик-какт по кличке Толстоног, которого Иуда считает сторонником «Буйного бродяги», или Шон Саллерван, драчливый мастер на все руки. Иуда — никогда не в первых рядах, но неизменно во вторых.
В ответ на пикеты переделанным увеличивают норму выработки. Едва успев заверить бастующих в том, что все возможные меры для скорейшей выплаты денег уже приняты, бригадиры поворачиваются к переделанным, которым придется до конца стачки работать за себя и за смутьянов. Закованные в цепи изуродованные мужчины и женщины содрогаются под ударами плетей и под заклятиями караульных-магов; они падают, не выдерживая тяжести грузов и собственных конечностей.
— Бестолочь хренова, — вопит один из надзирателей и лупит упавшего человека, чьи руки очень чувствительны, так как покрыты множеством глаз. — За каким чертом вас плодят только, павлинов этаких? Каждую неделю им твержу, нам нужны переделанные для строительства, а не для приколов гребаных. Вставай, дальше вкалывай.
Трое людей и какт наблюдают за заключенными, не в силах помешать дороге удлиняться. Они морщатся, но смотрят.
— Тупые ублюдки, — говорит какт. Рабочие жалеют переделанных, но не могут простить им срыва стачки. Поезд с деньгами в конце концов приходит.
Оргия бессмысленных спекуляций достигает невиданного размаха, финансисты, словно нагуливающие жир киты, плавают в море украденных или несуществующих денег, меж тем как цены на землю и акции ТЖТ
