– Мне дают понять, что инквизитора во Флоренции уже нет.
– Это невозможно! – воскликнула Барбара. – Вы же сами послали мне сообщение, что…
– По какой-то неизвестной мне причине следствие по делу Катерины Фиески было отложено. Ее семья имеет связи среди знати… вероятно, было оказано давление. Так что Томазо делла Кроче нет надобности ехать в Геную и, уж конечно, нет надобности оставаться во Флоренции.
– Значит, он возвращается в Рим, – сказал я. Магистр развел руками.
– В Рим, – проговорил он. – Согласно недавно полученным сведениям, Лаура все еще в Риме. Дело ее передали в суд, но я не знаю, состоялся ли он уже или нет. Она, может быть, все еще в тюрьме и ждет.
– А вы, магистр? – спросил я дрожащим голосом.
– Я пригласил сюда вас обоих не просто так. У меня есть дело, то есть у нас есть дело. Это дело, которое я доверил своей дочери, и теперь должен за нее закончить.
– И что это… что это за дело, магистр?
– Как же! Сделать из вас хороших гностиков. Какое же еще? Поэтому я пока останусь здесь, во Флоренции. Да, и раз инквизитор возвращается в Рим, я просто должен остаться. Он уже много лет знает обо мне и моей деятельности, и его постепенно захватило желание уничтожить меня. Я отстаиваю все, что он ненавидит, а ненависть – болезнь всегда смертельная. Он считает меня врагом истины, а избавление мира от врагов истины Томазо делла Кроче сделал делом всей своей жизни.
– Разве вы враг истины?
– Истина не может быть воспринята сама по себе, – сказал Андреа де Коллини. – Она преломляется сквозь призму сознания каждого человека и приобретает цвет в зависимости от характера темперамента каждого. Я бы мог сказать: «Сегодня голубое небо, и солнце стоит высоко», а ты бы мог сказать: «Сегодня нет дождя, но кто знает, может быть, он скоро пойдет». И ведь оба утверждения истинны. И каждое выражает характер того, кто его произнес. Я считаю, что некоторые утверждения немного ближе к действительной природе вещей, чем другие. Я убежден, что то, во что фра Томазо делла Кроче верит и чему учит его Церковь, зачастую очень далеко от истины, несмотря на то, что сама Церковь утверждает, что основана самим Господом Истины. Но делла Кроче и ему подобные не терпят иного понимания, отличного от их собственного, и поэтому он стремится истребить тех, кто придерживается более мягких, более сострадательных и более мудрых философских учений. Они боятся философии, которую я поддерживаю и согласно которой живу, ведь она грозит ослабить присвоенную ими власть и открыть тем, кого они поработили, что это за власть на самом деле. Да, мы старые враги, доминиканец и я. Тебя удовлетворил мой ответ?
– Да, – сказал я, – удовлетворил. А эта… ваша философия… которую мы должны изучить… дело, начатое вашей дочерью, которое должны завершить вы…
– Ты был избран для этого, Пеппе. Вы все были избраны. Ты дал клятву отречения?
Я кивнул.
– Мы все дали клятву, – сказала Барбара.
– Тогда ничто не мешает вам поселиться здесь и начать изучение.
Он встал.
– Сейчас вам наверняка хочется спать, – сказал он. – Подождите немного, я распоряжусь, чтобы вам подготовили комнаты.
Он оставил нас одних.
Новая фаза нашего образования началась немедленно и состояла не только из чтения отрывков из писаний великих магистров-гностиков, но из проповедей Андреа де Коллини и сеансов вопросов и ответов между ним, Барбарой и мной. В доме был небольшой скрипторий, где эти сеансы и проходили и где Андреа де Коллини проводил многие часы, переписывая и исправляя древние тексты, вчитываясь в пожелтевшие манускрипты при свете свечей в серебряных подсвечниках со странным узором, выполненным ниелло. Он сидел там, склонясь над письменным столом, окруженный фацикулами, сложенными в высокие стопки, и походил на узника в пергаментном донжоне. Каждый раз, когда мы входили, он поднимал взгляд, горящий огнем какой-то внутренней радости, и ему не терпелось передать живую истину философии, всецело ставшей его собственной.
Думаю, мы с Барбарой были хорошими учениками, во всяком случае госпожа Лаура уже отточила мой ум до высокой степени восприимчивости и привила мне способность и желание мыслить самостоятельно. У Барбары был острый ум, хотя временами, озадаченная каким-нибудь пунктом доктрины, она делалась немного сварливой: сжимала и разжимала пухлые пальчики, тыкала ими, подчеркивая этим ход своего рассуждения, бурными возгласами выражала согласие или несогласие. У нее была склонность придираться к словам, но по опыту я знаю, что это свойственно всем женским представителям нашего биологического вида. Терпение магистра по отношению к нам было почти безгранично.
Благодаря его вниманию к нам и терпению мы с Барбарой постепенно подошли к моменту, когда смогли окончательно отбросить все оболочки условностей обычных людей и признать себя убежденными гностиками. Этот процесс можно сравнить с линькой у змеи, когда из-под старой кожи появляется новая, упругая и блестящая, или с метаморфозом гусеницы в бабочку.
Вы вполне можете спросить, какова же именно природа гностицизма? Что же это такое и кто такой гностик? Что касается моих убеждений, то я считаю себя проповедником веры, а, надеюсь, не многословным пустозвоном, поэтому кратко сообщу основные положения гностицизма. Мы считаем, что в мире действуют две равные силы, добрая и злая, постоянно борющиеся друг с другом. Добрая сила сотворила дух, а злая сила сотворила материю. Материя, материальное бытие, телесная форма, тело, плоть – зло.
Они заключают в себя дух и держат его как в тюрьме. Родившись в материальном мире, мы пали с высот нашего истинного духовного уровня, так что цель нашего существования – вернуться к нему. Мир создал дьявол (или, по крайней мере, один из дьяволов), и это – ад. Вот вам гностицизм вкратце, вся его суть у вас на ладони. Теперь вам понятно, почему я, отягощенный таким телом, сделался таким страстным приверженцем этого учения?
Прошу вас, подумайте над этим хоть немного: мог ли Бог сотворить что-то, подверженное увяданию, разложению и смерти? Мог ли Бог сотворить что-нибудь для того, чтобы оно чувствовало боль? Выделяло кровь, сукровицу, блевало, срало, ссало и гноилось? И даже если он способен на такое творение, разве
