Откровения людоеда

его — почему-то звуки имени Орландо Криспа воскресили в моей памяти это событие.

— Почему ты тотчас же не сказал мне?

Генрих пожал плечами.

— Ты все еще не сказал мне, что позволишь мне украсить твой ресторан моим пением.

Он был совершенно бесстыден.

— Ты не спрашивал.

— На самом деле, так как всю эту историю рассказали мне по строжайшему секрету, у меня, во всяком случае, нет цели пересказывать ее кому-либо. Как я уже сказал, я почти склонен верить этому; возможно, мой друг Гервейс напился и упал на улице, возможно, он стыдится признать это.

— Да, это кажется весьма возможным объяснением, — запинаясь, сказал я.

— Объяснением, — сказал Генрих, — которое, я надеюсь, у меня не будет причин переосмысливать.

— Я уверен, что не будет.

Он снова поцеловал меня в обе щеки. Я вздрогнул.

— И я буду петь для тебя, мой дорогой Орландо, да? А также для твоих посетителей. Я уже сказал тебе — я произведу сенсацию!

Затем он посмотрел на меня и добавил:

— Ну, ты за или против?

Выбор, конечно же, был за мной.

Слегка обняв своего смуглого компаньона, этот жирный, бездарный, грубый шантажист покинул ресторан в облаке сладкого голубоватого дыма и заметного аромата Notte di Donna Нины Фаллони.

После этого он приходил каждый вечер, когда часы пробивали восемь.

Змей в Эдеме

Вопреки этому, II Giardino быстро стал чем-то вроде моего частного эдемского сада — я начал создавать отличную клиентуру и упорно работать, чтобы изменить в обратную сторону ущерб, нанесенный этим идиотом Старделлой и его нововведенной nouvelle cuisine[147] в частности, я оказался популярным среди высокопоставленных духовников из Ватикана, которые пришли на скромный обед со своими друзьями. Основная их масса закончила обед до того, как Генрих начал петь. Единственным пятном на пейзаже был

Артуро Трогвилл. Почти год прошел с того момента, когда мне показалось, что я видел его на рынке Сатро, и теперь, в прелестное благоухающее майское утро со сладким обещанием наступающего лета мы столкнулись лицом друг к другу в моем ресторане. Он промчался через дверь с неистовой безмятежностью, цветя улыбками, показывая всем, будто мы лишь вчера расставшиеся лучшие друзья.

— Ну, — спросил я, — чего ты от меня хочешь?

Он улыбнулся в духе «вот еще!», выражая протест.

— Это так-то, Крисп, ты приветствуешь старого коллегу?

— Мы с тобой не коллеги.

— Мы занимаемся одним и тем же делом, — сказал он, изо всех сил пытаясь сохранить нотку презрительности в голосе, но, быстро проигрывая битву, продолжал. — Это отчасти твоя проблема, старик, как я и сказал в своем первом обзоре — претенциозность. Ты повар — разве не так? Почему бы не сказать, что ты повар? Ты готовишь, я ем то, что ты приготовил, а потом пишу об этом.

— Тебе никогда не светит даже начать понимать, кто я такой, — ответил я с похвальным чувством собственного достоинства.

— Я не думаю, что ты сам себя понимаешь, разве не так?

— Зачем ты здесь, в Риме? Чтобы донимать меня?

— Теперь это, как мне известно, называется паранойей…

— Вряд ли; большинство людей твоего круга знакомых испытывают сложности со словами, состоящими более чем из двух слогов.

— Вот это да! Мы обидчивые, да?

— Что ты делаешь в Риме? — снова спросил я.

— На самом деле — это, конечно, никоим образом не твое дело, — ну, нахожусь в длительном отпуске. Что-то вроде творческого отпуска, можно сказать. Расслабляюсь, в общем и целом.

— О? Тебе нужен отпуск? Ты, полагаю, болел?

Его лицо потемнело.

— Я был не в порядке с того самого адского вечера в II Bistro. — проворчал он. — Ты навсегда запомнишь его, я думаю? Я-то уж точно запомню. Я никогда этого не забуду.

Затем, внезапно изменив настроение, он медленно пошел к двери.

— Рад, что возобновил с тобой знакомство, — сказал он. — Полагаю, что увидимся сегодня вечером.

— Что?

— Я, как правило, начинаю испытывать голод где-то в девять часов — я могу просто заскочить и посмотреть, чем ты можешь соблазнить меня, да?

— Не получится, — сказал я. — Боюсь, что все места забронированы.

— Я уверен, что ты найдешь для меня столик.

— Я уже сказал, что мы полностью забронированы.

Он, насвистывая, ушел.

Он вернулся в тот же вечер, к моему большому огорчению; оказалось, что он забронировал место за неделю на имя «Мартини» — или, если быть точным, женщина, называющая себя Мартини, заказала столик на двоих, и она внезапно появилась с Трогвиллом в качестве своего гостя. Я был вынужден принять его.

— Я же сказал тебе, что увидимся вечером, да?

Я не мог заставить себя ответить, но щелкнул пальцами Жаку, который показал им их столик. Женщина была того самого типа, который в основном предпочитает Трогвилл: с излишним весом, разукрашенная, самодовольная, с безнадежной попыткой изобразить хорошую родословную.

Это была, как Трогвилл сообщил мне в ходе вечера, миссис Лили Роза Мартини, вдова Альфреда Мартини, чиновника американского посольства, который несколько лет назад упал в фонтан Треви, будучи сильно пьяным, и захлебнулся; миссис Мартини задержалась в Риме, увлекшись разнообразной благотворительной работой, занимая роскошную небольшую квартиру на Corso Vittorio Emmanuele ,[148] предоставленной посольством, и занималась в данный момент усиленными поисками замены Альфреду. В городе были сотни таких же женщин, как она, и недостаточно эмигрировавших мужчин для того, чтобы появляться вместе с ними в обществе.

— Я не думаю, что у меня вызывает симпатию все меню, — прошипел Трогвилл, когда я проходил мимо, — но был бы не прочь придраться особенно к hors d’oeuvre.[149]

— Это относится к еде или к миссис Лили Розе Мартини?

Он подмигнул мне отвратительным образом.

— Главным образом к последнему, — сказал он. — А теперь, как тут у вас насчет некоторых услуг?

Я ни на мгновение не был введен в заблуждение — налет развязного дружелюбия был рискованно тонким, и под ним, я знал, бушевал вихрь злобы и желания мести.