потому что а) они были (и это более чем естественно) захвачены моей просьбой врасплох, и б) они были заинтересованы в возможных последствиях. Тем не менее, моя упорная настойчивость, в конечном счете, окупилась.
— Но ты
— Вы не понимаете, о чем просите…
— Я прекрасно знаю, о чем прошу.
— Посмотрите на него! У меня никогда не было таких жирных клиентов, как этот.
— Жак…
— И таких уродливых. Пусть Жанна это сделает…
— Я не буду! — завопила Жанна, и ее глаза расширились от ужаса.
— Не беспокойся, Жанна, — сказал я как можно более успокаивающе, — вкусы Герра Херве иного рода.
— Только мужчины? — произнес Жак с умирающей надеждой в голосе.
— Исключительно так.
— Но…
—
Мы спорили еще около четверти часа, но, в конце концов, он согласился — как, на самом деле, я и думал. Оба близнеца потребовали изрядную финансовую компенсацию за эту факультативную работу (это было чем-то еще, я уверен), и я не стал торговаться, когда они назвали свою цену.
Мы раздели Генриха догола и положили его на огромную кровать в спальне близнецов. Он слегка напомнил мне Мастера Эгберта Свейна, который был схожих размеров. У Генриха, тем не менее, было не так много волос по всему телу, тогда как Мастер Эгберт был воистину соткан из волос — волосы были повсюду, за исключением того места, где он нуждался в них больше всего, на его голове.
Потребовалось некоторое время для того, чтобы принести Генриха в комнату.
— О — где я? — Орландо, мой друг? Где я
Жак, также обнаженный и выглядящий достаточно
симпатичным, стоял рядом с кроватью.
— Я ваш ангел, месье.
— Мой ангел?
Взгляд Генриха уже становился осмысленным, и он наслаждался зрелищем свежего, блестящего тела Жака. Если честно, я испытал небольшую жалость к Жаку, но любому настоящему искусству необходимы герои.
— Я пришел для того, чтобы служить вам, месье.
— Чтобы служить мне? Ах — милый мальчик…
Жак прошелся одной рукой по правой груди Генриха и ущипнул его за огромный, толстый, коричневый сосок.
Неожиданно он заметил меня; я стоял в углу комнаты рядом с массивным канделябром, стоящим на полу, на подставке из гравированного золота. Только Бог знает, откуда
— Орландо! — закричал он. — Так вот что
Я улыбнулся, но не ответил.
— О, Орландо!
Жак вскарабкался на кровать, накрыл — совсем не полностью, следует отмстить — обрюзгшее тело Генриха своим собственным телом.
— Смотри на нас, Орландо, — промурлыкал Генрих низким, грубым голосом. — Смотри, как мы делаем это — это усилит мое удовольствие — да, смотри, пока мы делаем это — о! — мой ангел…
Он присосался своим ртом ко рту Жака и начал двигаться весьма тошнотворным образом, имитируя нервные корчи девственной невесты, его пальцы жеманно трепетали на ягодицах Жака, а необъятные бедра дрожали.
— Люби меня, мой ангел, люби меня…
Я не позволил Жаку долго страдать; как только глаза Генриха закрылись, и он начал стонать, я приблизился к кровати. Подняв его голову одной рукой, я убрал пышную, шелковую подушку — он совершенно не замечал никого и ничего, кроме своего собственного наслаждения. Я кивнул Жаку, который слегка поднимался с одной стороны. Я опустил подушку с математической точностью на лицо Генриха и нажал на нее со всей силой.
Я услышал негромкий приглушенный стон.
— Нажимайте сильнее, мсье! Сильнее!
Я делал это на протяжении половины минуты.
— Сильнее! Почему он не борется?
— Он пьян, вот почему.
Мне показалось, что я услышал еще один стон — на этот раз более слабый — но мне это могло показаться. Затем рука Генриха упала на кровать, жирная, бледная и безвольная.
— Вот. Сделано.
Жак вздохнул — с облегчением, как мне показалось.
— Спасибо, месье, — произнес он.
Превосходные куски
Резать и разделывать массивный труп Генриха Херве было не такой сложной задачей, как я представлял вначале; на самом деле, ближе к концу это показалось достаточно легким. Так как и внешний вид, й характер у него был исключительно свинский, я не отклонялся от суставов, помечая их с помощью ревлонской губной помады «Вечерняя Заря», чтобы покрыть его бледное, рыхлое тело яркими красными линиями, которые указывали бы мне, где я должен резать. Генрих и на самом деле не так уж отличался от свиньи — голова, поясница, филейная часть, ноги, брюхо, — все это было — за исключением того, что мне пришлось обойтись без поросячьих ножек, хотя я думал о том, чтобы подать руки и ступни Генриха под видом
Французы говорят, чтобы создать впечатление, что Любая часть свиньи пригодна для еды — в Англии мы говорим «everything but the squeal»; конечно это факт, что свинья больше, чем весь прочий скот, предоставляет
И от всего этого у Генриха Херве пришлось отказаться. Также как и от рук и ступней, я избавился от сердца (так как представил, что оно будет весьма жестким), печени и языка (я был уверен, что последний окажется ядовитым); не было никакого рубца, о котором можно было бы говорить, и, конечно, не было хвоста. Проворачивая, наконец,