смелая, милая, добрая...
Стоп! Меделин. Досчитать до десяти. Нет, сначала досчитать, а потом Меделин. Все правильно. Галстук не подведет.
Он вошел в библиотеку, ощущая себя почти прежним Джоном Ормондом. Ровный шаг, невозмутимое лицо. И буря, ревущая в груди.
– Добрый вечер, Меделин. Рад тебя видет.
Меделин развернулась к нему от окна, Джон с изумлением заметил, что она опять косит. Как в детстве. И зубы у нее слега выпирают, как у кролика. А еще она очень... взволнована, проще говоря – в бешенстве.
– Ну и как это понимать?!
– Прости, Меделин, я не совсем понимаю о чем ты.
– Я об этом ужасе в грязных брюках! Я чуть в обморок не упала, когда она на меня кинулась. Она умственно неполноценна?
– Как тебе могло прийти это в голову?! Она просто большая выдумщица и...
– И почему ты нес ее на руках?
– Она подвернула ногу, когда бежала к лесу.
– Босиком?
– Да, босиком. Довольно теплый день, на мой взгляд.
– Джон, мне надо присесть. Голова кружится. Могу я узнать, почему эту девицу привезли в замок, не сказав мне ни слова?
Джон побарабанил пальцами по полированной столешнице.
– Прости, дорогая, но я немного потерял нить разговора. Боюсь показаться грубым, но с какой стати я должен был тебе об этом сообщать? Тем более что я сам узнал о ее существовании, лишь приехав во Францию.
– Отлично! Папа говорит, это вполне в духе Паршивой Овцы...
Что-то случилось у Джона в голове. Звуки стали вязкими и ватными, на языке явственно ощущалась горечь. Меделин размашисто шагала по комнате и что-то говорила, но он ее уже не слушал, вернее, слушал, но не слышал. Потом до него донеслись слова:
– Я, разумеется, его не знала, но мой папа говорил, что Паршивая Овца Гарольд компрометировал всю вашу замечательную семью и лорд Артур умер именно из-за его выходок...
– МЕДЕЛИН.
Она замолчала, словно споткнувшись и прикусив язык. Прямо перед ней стоял совершенно незнакомый человек. На смуглых щеках выступила голубоватая тень будущей щетины. Синие глаза полыхали грозным огнем. Бронзовые кулаки побелели от напряжения, точно незнакомец изо всех сил сдерживался, чтобы ее не ударить. Меделин Уайт, глупая от природы и спесивая, как фазан, аристократка, была испугана и ошарашена. В ее мире таких мужчин не водилось.
– Я настоятельно прошу тебя впредь не говорить больше в таких выражениях о членах моей семьи, что бы, с твоей точки зрения, непозволительное они не совершили. Я уважаю мистера Уайта, но это не дает ему права оскорблять память моего близкого родственника. Тем более нет такого права у тебя, поскольку ты вообще его не знала.
– Джон! Я погорячилась, я прошу прощения за эту вспышку, но мне все равно непонятно твое отношение к этой девице. Однако я приехала в Форрест-Хилл не для выяснения ваших с нею отношений. Гораздо больше меня волнуют НАШИ С ТОБОЙ отношения.
За дверью что-то упало. Джон провел рукой по лицу. В висках ломилась тупая боль, хотелось глотнуть свежего воздуха.
– Меделин, ты не поверишь, но с некоторых пор меня тоже волнуют наши с тобой отношения.
– Я думаю, что имею право на определенность. Поскольку я собираюсь войти в вашу семью, мне хотелось бы знать, что чувствует по отношению ко мне мой будущий супруг...
За дверью еще раз что-то упало, а потом вроде бы прошелестели торопливые шажки. Джон тяжело вздохнул и задумчиво произнес:
– Хотелось бы мне самому это знать, Меделин...
Бледнолицая красавица с кроличьими зубами не обратила никакого внимания на интонацию, с которой Джон Ормонд произнес эту фразу.
– Мы с мамой решили, что лучшим днем для объявления даты нашей свадьбы будет ваш семейный сбор в конце июля. Саму свадьбу мы назначим на сентябрь. Думаю, это будет вполне приемлемо.
Приемлемо, думал Джон. Вполне приемлемо. Приемлемо и вполне. Мирная, спокойная жизнь. Красивая, элегантная машина. Красивая, элегантная одежда. Красивая, элегантная жена. Мы из одного круга, не надо ничего объяснять, ни с кем знакомить. Не надо менять своих привычек. Через пару лет они с мамой запланируют рождение первого ребенка. Джона заблаговременно известят. В остальное время он будет совершенно свободен...
– Ты уверена, что мы не слишком поспешно...
– Джон! Опомнись! Наша помолвка объявлена четыре года назад. Некоторые уже смеются надо мной, а ведь у папы сейчас непростое положение в графстве! Поспешность – это не про тебя.
– Да. Разумеется. Конечно.
– Вот и отлично. Значит, в конце июля, сентябрь. Да, потрудись заблаговременно продумать, куда ты пристроишь свою воспитанницу. Совершенно очевидно, что девочка нуждается в специализированном учебном заведении. Ее поведение девиантно.
– Чего? В смысле, что?
– Она психически не уравновешенна. К тому же мы с ней вряд ли найдем общий язык.
– Меделин...
– Я пойду к себе в комнату. Сегодня у всех был трудный день. Всего доброго, Джон.
Меделин легко прикоснулась холодными губами к его щеке и выплыла из библиотеки. Некоторое время он стоял на месте, потом резко повернулся и отправился к себе в комнату.
В коридоре на широком подоконнике сидела Жюльетта. Она так и не переоделась, и босые ноги были грязными. В данный момент девушка заканчивала заплетать восьмую по счету косичку. На Джона она даже не взглянула, только мурлыкнула:
– Свезло мне с мамочкой, спасибо, папочка.
– Перестань, а?
– Помаду сотри.
– Какую помаду?
– А хрен ее знает, чем пользуется твоя стерлядь.
– Кто?
– Стерлядь. Она на нее похожа. Видел в ресторане?
Джон хотел возразить, но тут в памяти всплыл прием в «Амбассадоре» в честь министра просвещения и смешная длинноносая рыба на длинном фарфоровом блюде: скошенные к носу глазки, пучок петрушки, зажатый в мелких зубках... Джон неуверенно хихикнул. Потом еще раз. А потом согнулся пополам и стал хохотать до слез, до икоты, до тихих стонов и полной невозможности остановиться. Жюльетта оставила в покое косички и некоторое время с интересом наблюдала за ним, а потом прыснула и присоединилась.
Отсмеявшись, они уселись на подоконник рядышком, и тут девушка грустно спросила:
– Ты в нее влюблен?
– А что, это бросается в глаза?
– В глаза бросаются только ее зубы. Я спрашиваю, влюблен?
– Видишь ли, Жюли...
– А я совсем тебе не нравлюсь?
Он задохнулся и умолк. Сердце опять переместилось в район горла, и звуки снова стали ватными.
– Нет, я в том смысле, она же страшненькая. Холеная, но страшненькая. А я девчонка хоть куда!
– Жюли...
– Да ладно, не парься, граф. Это я так, по привычке. Все я понимаю.
И тут он слетел с подоконника, схватил ее за плечи, развернул к себе, тряхнул и прорычал:
