дурацкий костюмированный ужин, сон. И так далее, точно по плану.
Все разрушилось, сложилось, как карточный домик, после тревожного звонка, когда он ослабевшей рукой поднял трубку телефона у себя в кабинете. Все пошло кувырком, как только он услышал звонкий девчоночий голос Белинды Карр, а потом увидел сказочный домик с красной крышей, и ее саму, пушистую и теплую, в зеленом облаке махрового халата и в теплых белоснежных носках.
Все изменилось, пока они разговаривали над облаками — точнее, под облаками — обо всем, что, казалось, было тщательно похоронено на кладбище по имени Избирательная Память и Железная Воля Мэтью Карлайла.
И все окончательно рухнуло в тартарары, когда он стоял посреди леса и смотрел, как она смеется, запрокинув голову, и в русых волосах запутались листья и травинки.
Точно! Именно в лесу он и потерял голову, это он помнил.
Его теперешний поступок — следствие отравления типично городского организма свежим воздухом. Так себя ведут только те, кто пьян этим воздухом с утра до вечера, читай — дикари и рейнджеры. Бог ты мой, что теперь подумает мисс Карр! Не говоря уж о том, что она — его подчиненная. В какое положение он ставит ее, в какое поставил самого себя, что наделал!
Таким образом, душ превратился в некое подобие китайской пытки, к концу которой Мэтью дошел до таких глубин самоуничижения, какие и не снились отшельникам, предающимся самобичеванию в безлюдных пустынях. Яростно растеревшись жестким полотенцем, он торопливо затянул на шее идеальный узел галстука — словно пояс верности замкнул.
Сейчас он пойдет к мисс Карр и попросит у нее прощения. По возвращении выпишет ей щедрые сверхурочные и добавит из собственного кармана — чтобы не возникло никаких слухов. И больше ни разу, ни на секунду, даже в мыслях не позволит себе ни намека на вольность!
Мэтью Карлайл сдул с лацкана невидимую пылинку и решительно направился к двери.
Чужая, незнакомая женщина, хорошенькая и загадочная, повела голыми плечами и отбросила густые темные волосы назад новым, незнакомым жестом, исполненным грации и скрытого кокетства. Повернулась вполоборота, оценивающе посмотрела на себя сбоку и со спины. Улыбнулась.
Это было черное платье, черное, как ночь, черное, как бездна, черное, как сама Тьма. Оно было из натурального шелка, с вставками в виде узких полос бархата, прошитого серебряной нитью. Оно было прямым, не приталенным и держалось на тонких витых тесемках, из которых только две крепко держались на плечах, а остальные небрежно спадали по руке. Густая бахрома, тоже черная с серебром, декорировала все швы, и потому при каждом движении по телу женщины пробегала изящная волна темноты.
Это было удивительное платье, и оно очень шло Белинде Карр, потому, что это именно она сейчас придирчиво разглядывала свое отражение в зеркале.
В пакетах, словно в сказочных орешках, таились несметные сокровища. Продавщицы бутика в аэропорту постарались на славу. Белинда не поверила своим глазам, разложив «униформу» на кровати. Помимо черного платья-коктейль, здесь были еще темно-зеленое, оливковое и бордовое вечерние платья, элегантный брючный костюм золотисто-песочного цвета, очень симпатичный комбинезон цвета хаки, юбка в сдержанно-цыганском стиле, блузки с пышными рукавами и маленькими воротничками, пушистый кремовый свитер и трикотажная юбка к нему, а также целый отдельный пакет с чулками, шарфиками, палантинами, крошечными сумочками, заколками для волос, шпильками и булавками. И все это было таким изящным и красивым, что Белинда едва не завизжала от восторга. Нет, она, конечно, не изменила своему богатому внутреннему миру, — но вещи были слишком хороши, чтобы просто смотреть на них, не испытывая сильных чувств. Потом она распотрошила коробки с обувью и с трепетом сунула ногу в изящную лодочку на высоком — немыслимо! — каблуке. Разумеется, в этом нельзя не только ходить, но даже стоять, однако просто посмотреть…
Лодочка оказалась неожиданно легкой и устойчивой — даже на одной ноге Белинда стояла совершенно спокойно. Она торопливо сбросила туфлю и натянула колготки, а потом присела на подлокотник кресла и обулась в обе туфли.
Осторожно встала, сделала несколько шагов, готовая ухватиться за спасительную мебель, как только земное притяжение потребует ее к себе, да побыстрее…
Ничего похожего. Даже по густому ковру она шагала уверенно и прямо, не спотыкаясь и не путаясь в ворсе. В зеркале же отразилась и вовсе красотка — высокая, статная, с хорошей фигурой женщина, чьи ножки приковали к себе даже ее собственный взгляд.
Странно, тридцать девятый размер совсем не бросается в глаза… Наверное, дело в удобной колодке.
Знакомое словосочетание, которым она утешала себя последние десять лет, заставило ее расхохотаться, а когда, отсмеявшись, она вновь взглянула на себя, в зеркале что-то изменилось. Белинда не сразу поняла, что именно, а когда поняла — визжать и прятаться было уже поздно.
Мэтью Карлайл стоял на пороге ее комнаты с разинутым ртом и глазами, по величине догонявшими чайные блюдечки. И в этих глазах стыл такой восторг, что горячая волна затопила Белинду с головы до ног, а потом понеслась обратно, с ног до головы, и только тогда она смогла смущенно пожать голым плечом и прошептать:
— Я не очень глупо выгляжу?
Мэтью Карлайл издал странный звук горлом — нечто среднее между рычанием тигра и курлыканьем отлетающего в Египет журавля — и судорожно потянул из стороны в сторону узел галстука. Все отрепетированные фразы официального извинения испарились из памяти, и Мэтью выпалил, как только голос вернулся к нему:
— Белинда, ты потрясающая!
Она вспыхнула от удовольствия — и в этот момент что-то произошло у нее со зрением. Она вдруг увидела совершенно другого Мэтью Карлайла.
Не было Большого Босса в строгом костюме. На пороге ее комнаты стоял красивый высокий мужчина, темноволосый, со светлыми глазами и красиво очерченным ртом. У него была хорошая фигура, не слишком накачанная, но и нимало не расплывшаяся. Седина на висках удивительно сочеталась с выражением мальчишеского восторга на лице, разом убавившим Мэтью лет десять, не меньше. Одной рукой он все еще держался за узел галстука, а другой вцепился в дверной косяк, и Белинда какой-то частью сознания отметила, что у него очень красивые руки — с длинными пальцами, сильные, загорелые.
А потом она посмотрела ему прямо в глаза — и утонула в них. Словно бросилась с головой в горное озеро.
В глазах Мэтью отражалась она сама, новая, красивая, уверенная, но было и еще что-то, чему она пока не знала названия, не могла узнать, но что уже совершенно точно принадлежало ей, ибо родилось из- за нее.
Рита Дельгадо, наверное, могла бы подобрать ЭТОМУ определение. А возможно — нет…
Мэтью Карлайл шагнул вперед и церемонно склонился над трепещущей рукой Белинды Карр.
— Прошу вас, Прекрасная Дама, оказать мне честь разрешить сопроводить вас к столу. И быть вашим верным слугой, разумеется.
Откуда-то из детства, из старого Вальтера Скотта в шоколадном с золотом переплете, из «Песни о Сиде» пришли слова, и Белинда Карр отвечала, слегка склонив кудрявую голову к плечу:
— Благодарю, рыцарь, и поверьте, что это честь для меня — быть вашей Дамой. Дайте же мне вашу руку, сэр рыцарь… иначе я навернусь с лестницы!
Они рассмеялись так звонко и весело, что с лестницы чуть не навернулась, — от злости — миссис Блэквуд, уже спускавшаяся в банкетный зал в обществе своего супруга Дэрила.
Идти на каблуках оказалось не так уж страшно, особенно опираясь на руку Мэтью. Первые несколько секунд Белинду смущала собственная грудь — она уж очень вызывающе колыхалась под платьем, поскольку никакой лифчик, разумеется сюда не подходил. Белинда вспомнила о черной шали, расшитой серебряными молниями — вероятно, она именно к этому наряду и прилагалась, — но возвращаться было неловко, а потом, уже внизу, в холле, Белинда столкнулась с женщиной, при взгляде на которую всякое ее смущение исчезло.
Ярко-рыжая, зеленоглазая особа в золотом платье и на полуметровых каблуках приветственно
