и были снизу доверху застеклены, так что за ними просматривались золотые своды потолка и колоссальные росписи Марка Шагала по обеим сторонам двойной беломраморной лестницы, устланной красным ковром. На обитых пурпурным бархатом стенах мелькали отблески канделябров. В проеме центральной арки виднелся знаменитый каскад люстр, напоминающих звездную галактику. Возвышаясь на фоне черного зимнего неба, здание оперного театра казалось не архитектурным сооружением, а некой фантастической Вселенной.
Сегодня в театре был аншлаг: премьера «Фаворитки» Доницетти. Пели такие звезды, как Ширли Веретт, Шерил Милнз, а к тому же – редкостный подарок для любителей итальянской оперы – Лучано Паваротти. Нью-йоркский мафиози Гуило Монтедоро по прозвищу Большой Ги считался истинным меломаном. Он имел собственную ложу в театре и посещал все премьеры вместе с женой, взрослыми детьми, их мужьями и женами. Против обыкновения на сей раз в его свите женщин не было. Задний ряд ложи занимали четверо доверенных лиц клана Монтедоро в режущих под мышками фраках, явно взятых напрокат. А впереди, рядом с доном Гуидо, восседал почетный гость – Виченцу Фальконе. Дон Виченцу, старый приятель Большого Ги и не менее страстный ценитель оперного искусства, был приглашен по случаю выхода под залог из тюрьмы Луисбурга (Пенсильвания), где отбывал срок за неуплату налогов. Он явился в сопровождении адвоката, Майка Лопрести, наладившего в Бруклине довольно бойкую торговлю наркотиками, в то время как босс оставался в тени. Почтил оперу своим присутствием и шурин Лопрести, Джузеппе Поркаро (Джо Порке), первый вышибала клана Фальконе. Тот самый Поркаро, что три дня назад приехал в Чикаго для расправы с юным выскочкой – юрисконсультом чикагской мафии, чьи смелые действия стали слишком часто затрагивать интересы мафии бруклинской.
Следуя инструкции Лопрести, Поркаро проследил путь намеченной жертвы до шикарного торгового комплекса в западной части Чикаго. Он немало позабавился, видя мучения советника, пытающегося поставить новенький «Мерседес-450» подальше от других машин, дабы чикагские лихачи случайно не поцарапали лакированные крылья. Когда советник наконец удалился, Поркаро заложил под капот «мерседеса» маленькую магнитную бомбу и поехал в аэропорт, чтобы поспеть в Бруклин к ужину и насладиться спагетти с моллюсками.
Но, к несчастью для Джо и его непосредственного начальника Лопрести, который задумал и распорядился провести эту акцию, не посоветовавшись с доном Виченцу, личный юрисконсульт семьи Камастра приехал в торговый центр за женой и дочерьми трех и двух лет. Семейство подошло к автомобилю в полном составе, но трехлетняя Шаннон вдруг захотела в туалет. Слегка пожурив дочь, отец отвел ее в ближайший магазин, а мать и младшая дочь остались ждать в машине.
Стоял холодный февральский день, и Розмари Камастра-О'Коннор, естественно, решила немного погреть мотор.
(Огненный цветок!)
(Огненный цветок!) Темная гостиная в убогой квартире; умственное излучение из спальни больной снова бьет по нервам; он не успевает преградить ему доступ и корчится от боли
(Огненный цветок!) Надтреснутый голос, точно железом по стеклу, царапает по стенкам его мозга, стучит, цепляется за него и за свою агонию:
(Огненный цветок!) Руки, сухие, шелестящие, как газета, с обкусанными синюшными ногтями, одна стиснула резные серебряные четки, другая зарылась в его свитер и тянет к себе, а он отчаянно упирается, воздвигает между ними высокую преграду, но мать непрерывно колет ему глаза своим проклятым ирландским Богом:
(Огненный цветок!)
Киран открыл.
Увидел рядом Арнольда Паккалу, Адама Грондина, Джейса Кессиди – верных людей, которых он спас и привязал к себе. Они точно такие же, как он, и точно так же пострадали по собственной вине, ибо привыкли причинять страдания.
Он спросил Арнольда:
– Да, сэр, – ответил вслух Паккала. – Кениг и Матуччи не обманули. Женщин в ложе нет. Четверо подкаблучников внутри, двое снаружи. Сейчас начнется антракт между третьим и четвертым действием. Вы с Адамом и Ясоном легко замешаетесь в толпу.
Киран отстегнул привязной ремень, снял шляпу, темно-синее кашемировое пальто, белый шелковый шарф. Телохранители последовали его примеру. Все трое были в вечерних костюмах с темными галстуками.
– Поедешь на Шестьдесят пятую улицу, к школе Жуийяра, – велел Киран Арнольду. – Найдешь туннель под площадью, ведущий к служебному входу. Там и встретимся.
– О'кей, сэр. Желаю удачи.
Кессиди и Грондин уже стояли на тротуаре. Киран помедлил, улыбнулся помощнику. Между ними возник образ-напоминание: шайка хулиганов в чикагском тупике насмерть забивает пьяного бродягу, а он из последних сил посылает телепатический призыв о помощи.
– Удачи? Арнольд, ты ли это? Я думал, тебе ясно, что таким людям удачи желать ни к чему, поскольку мы сами ее творим.
Он наконец вышел из машины и захлопнул дверцу. Фары «кадиллака» светились в темноте, как горящие глаза хищника. Арнольд Паккала поднял руку и мысленно проговорил:
Киран кивнул. Постоял на пронизывающем ветру до тех пор, пока лимузин не скрылся за углом. Да, мы сами творим свою удачу, свою реальность, а когда приходит время платить по счетам – деньги на бочку. Адам, Джейс и Арнольд пока не совсем это понимают, но со временем поймут, так же, как другие, которых он еще найдет и привяжет к себе.
В фойе театра вспыхнули яркие огни. Публика повалила из лож и партера на парадную лестницу. Кессиди и Грондин жмурились от света.
(Огненный цветок.)
Предводители кланов Монтедоро и Фальконе решили провести последний антракт в ложе, не смешиваясь с великосветской толкучкой. Троих телохранителей отпустили покурить, а Джо Порксу велели принести в ложу бутылку шампанского. Майк Лопрести, чьи музыкальные вкусы распространялись скорее на певичек кабаре, нежели на оперных примадонн, развеивал скуку, исследуя в бинокль декольте сидящих в партере элегантных дам.
Главари высказали свое одобрение ансамблю, завершившему третий акт. «Фаворитка», согласно заключили они, вещь трудная для постановки, потому, наверное, «Метрополитен» не решалась обратиться к ней со времен дебюта Карузо в 1905 году, однако в опере есть несколько головокружительных тем, а Паваротти нынче в голосе. Виченцу Фальконе, как истинный консерватор, посетовал, что партию героини исполняет чернокожая сопрано.
Монтедоро пожал плечами.
