ее одолеешь, то вся агрессия может быть направлена внутрь, на самоуничтожение. Формально ты не достигнешь своей цели, но фактически это будет победа — победа над чудовищем.
— Я не могу нанести сознательный вред живому существу, — напомнила Элизабет, отдавая себе отчет в том, что теперь в ней говорят не столько старые запреты, сколько профессиональная гордость. — Я больше чем когда-либо верю, что сумею спасти ее. Я почти добралась до источника ее безумия.
Она показала им аномальную связь между конечностями и органами чувств, но гуманоиды не поняли ее, так как совершенно не разбирались в эволюционной психобиологии. Корректирующая техника тану была скорее искусством, чем наукой.
— Дай ей умереть, Элизабет, — просил Крейн. — Если ты будешь упорствовать, она просто уничтожит тебя. Хуже того — ты попадешь в ловушку психокреативных козней и станешь вечной пленницей ее гигантомании.
— Да, но взгляните, что будет, если Фелиция излечится… — Элизабет раскрывала перед ними потенциальные чудеса, которые могла бы творить маленькая белокурая богиня под опекой Великого Магистра. — Многоцветная Земля навсегда избавилась бы от войн, от угрозы со стороны мятежных изгнанников в Северной Америке… Положив ее несокрушимую принудительную силу на верную чашу весов, мы достигли бы гармонии, создали бы Единство в миниатюре между тану, фирвулагами, окольцованными и метаактивным человечеством!
Дионкет и Крейн посмотрели на нее с грустью и в страхе оттолкнули видение.
— В процессе твоей коррекции становится все яснее, что Фелиция хочет смерти.
— Будь она здорова, она бы выбрала жизнь. И миролюбие.
Улыбка лорда Целителя могла бы показаться циничной, если б в ней не сквозила древняя, испытанная временем мудрость.
— Неужто метапсихологи из Содружества научились очищать душу от греха?
— Нет, конечно, — отрезала Элизабет и замкнулась в себе.
Но молчаливый спор продолжался. Наконец она сказала:
— Мне еще не приходилось заниматься такой страшной работой. Приобщение Бреды к Единству было детской забавой по сравнению с этим. Но ведьмы уже близки к успеху! Что бы там ни было, я не могу бросить Фелицию на полдороге, не могу позволить ей умереть. Ее ум бесценен. Она обладает принудительными и творческими способностями в шестисотой степени и почти таким же психокинезом. Во всем Галактическом Содружестве не было более сильной личности.
— Фелиция никогда не достигнет того, что вы называете Единством, — заявил Дионкет. — Она — дитя, но безнадежно испорченное, извращенное. Самое настоящее чудовище. Ее родители… — Он покачал головой. — В моей практике такие случаи не встречались. Одной Тане ведомо, сколь грешно наше племя, но даже среди нас никто не позволял себе так надругаться над своим ребенком… причем без злого умысла, просто от скуки.
— Фелиция — не чудовище, — возразила Элизабет. — Уже не чудовище. Я открыла в ней кладезь душевности. Каждый раз, когда я спускаюсь в ее мозг, чтобы выкачать остатки желчи и вправить последние вывихи, она ведет себя все человечнее.
— Тогда почему она до сих пор боится? — спросил Дионкет. — Почему слабеет в своем желании пережить катарсис?
— Потому что, как ты точно заметил, она балансирует на грани и продолжает страдать.
— Она не выдержит и нападет на тебя, — предостерег лорд Целитель. — Ты погибнешь, Элизабет!
— Говорю вам, игра стоит свеч!
— Не забывай, Супруга Корабля назначила тебя своей преемницей, — рассудительно произнес Крейн. — Тебя, а не Фелицию.
— Бреда не имела права брать на себя роль Господа.
— А ты?
— Прекратите на меня давить! — закричала она. — Вы же сами вызвались помочь! Сами согласились, хотя знали степень ее безумия…
Ум Дионкета излучал сострадание.
— Не все поддается исцелению.
— Я вылечу ее! С вашей помощью или без. — В ее несгибаемом упорстве было столько огня, что он воспламенил обоих тану.
— Мы поможем тебе, — воскликнул Дионкет. — Даже ценой жизни.
Элизабет спустилась в Аврен note 15 и пробыла там шесть часов подряд.
Стены словно бы растворились. Трое целителей стояли возле кушетки, на которой безжизненно лежало хрупкое существо. Раздавленные, измученные черной, липкой, смрадной агонией, истерзанные осколками безумной памяти, задыхающиеся от ее неистовой ярости и детской беспомощности перед страшными унижениями, оглушенные непрерывными умственными криками, они терпели.
Несмотря на психоэлектронный барьер комнаты без дверей, часть ядовитых испарений, вместо того чтобы осесть в недрах Черного Утеса, выплескивалась в атмосферу. Зловонное грохочущее облако повисло в воздухе, изрыгая оранжевые молнии, сплетавшиеся над крышей шале. Горячие, подернутые пылью ветры опаляли вечнозеленые растения, губили альпийские цветы. Певчие птички градом сыпались с ветвей наземь. Слабосильные охранники в золотых торквесах с криками устремились вниз по обрывистой тропе; даже самые твердолобые, обезумев от звенящего психического напряжения, попрятались в глубоких подвалах и лежали там, не понимая, на каком они свете.
— Пойдем, Фелиция, — позвала Элизабет.
Но бесформенное нечто боролось, извергалось, пятилось, трепало заботливо подставленные крылья, отталкивая их и все еще надеясь убежать, хотя собственные оковы любви крепко удерживали его. Нормальные мозговые клетки, так долго пребывавшие в атрофированном состоянии, теперь начали пробуждаться к жизни и петь от восторга и тревоги, свойственной новорожденным. А черные наэлектризованные каналы — их яд уже застывал — упорно требовали притока свежей силы, последней передышки в горниле знакомой боли, заслуженных, выстраданных объятий смерти (это ты, любимый?), ее отвратительных засасывающих поцелуев.
— Иди за мной, дитя мое. Выходи оттуда, освободись, сбрось свои путы, оставь это тело, переселяйся в новое. Забудь тех злобных негодяев, которые тебя зачали шутки ради, поиграли живой игрушкой и жестоко отшвырнули ее за ненадобностью. Будь самозванкой! Самородком! Исцелись! Взгляни на себя как на человека, достойного любви. Помнишь, как безоглядно были преданы тебе твои друзья животные? Помнишь чистую, незапятнанную любовь сестры Амери? Я тоже подарю тебе свою любовь и жизнь, стану твоей матерью, а эти двое — твоими братьями. Иди сюда, дай нам обнять тебя!
«Амери не захотела…»
— Пойдем, Фелиция. Гляди, восхищайся своим сияющим обновленным существом. Ты прекрасна, девочка, и тело твое наполнено жизненной силой. А твой ум… о, посмотри, как он великолепен! Да, он рожден в физической агонии и нечистотах, но способен к духовному перевоплощению, полюби его за это.
«Он, все он! Мой Возлюбленный! Его я должна благодарить за высвобождение моих метафункций, за то, что он перерубил мои оковы своим сверкающим обоюдоострым лезвием. Куллукет!»
— Нет, Фелиция, это не он.
«Он, Куллукет!»
— Не смотри в ту сторону. Не надо. Ты доплыла, моя маленькая, стала такой чистой, такой сильной и почти доброй…
«Амери?»
— Отвернись от прошлого. Обрати взор к свету, к миру, к единению с другими умами, которые по- настоящему любят тебя.
«Куллукет? Амери?»
— Смотри: взбаламученный омут тих, эмоции управляемы, воля сильна и направлена. А теперь стань на путь бескорыстной любви! Выбери доброту, благородство, щедрость…
«Я выбираю… выбираю…»
