лица их были едва видны в прохладном предутреннем полумраке.
— Ты единственный, кто все помнит, ты — живая история Скрытых Ручьев, и ты же решил остаться, Танданори-сан! — Пеопео Моксмокс Бурке — вождь Бурке, как его звали свободные люди из поселения, — сидел на халике, скрестив ноги. — В любой день фирвулаги могут захватить деревню. Не имеет значения, предупредил ли нас об этом Фитхарн Деревянная Нога или нет. Он-то настроен по отношению к нам дружески, но что он может один. Вспомни, как эти ублюдки разнесли форт Русти. Мы больше не можем доверять «маленькому народу». Шарн и Айфа столько раз лгали нам.
— Король и королева фирвулагов хотели бы разрушить все поселения в долине Мозеля, — согласился старый японец. — Их можно понять, мы представляем для них угрозу.
— Какую угрозу, старик! — в сердцах бросил Дени Джонсон. — В форте Русти погибли восемьдесят три человека, более двух сотен захвачено в плен. Их погубили через пару месяцев, с той поры нас постоянно выживают отсюда, сжигают поселение за поселением, что расположены в Вогезах. Кроме того, сколько ранено и пропало без вести. Этот перешеек, поросший лесом, расположен слишком близко от фирвулагов. Болота нас не спасут. Как только Шарн отдаст приказ, они навалятся на нас всем скопом. Теперь у нас мозги просветлели, и мы постараемся вовремя удрать от них. И ты тоже. Зачем помирать так бессмысленно? Никто не предлагает тебе участвовать в захвате Ронии. Ты можешь отправиться с караваном в Нионель. Там тоже живут свободные люди, они примут тебя.
— Нет, я не уйду, — ответил Каваи и спустил кошку с рук. — Я вполне понимаю, почему вы решили оставить эти места, но я не могу все бросить.
Вождь Бурке протянул старику огнестрельный карабин.
— Возьми хотя бы эту штуку, все-таки какая ни есть оборона.
Каваи отрицательно покачал головой:
— У вас и так мало оружия, вряд ли его хватит, чтобы напасть на Ронию. Если фирвулаги увидят, что я безоружен, они оставят меня в покое. На что им такой ветхий старикашка! Мне уже за восемьдесят, наполовину слепой, а всего богатства — дом, полный кошек. Нет, я остаюсь, присмотрю за хижиной, ведь она когда-то приютила нас. Когда это было?.. Ах, уже и не вспомнить. А в той стороне садик — я ухаживал за ним. Дорожки у меня всегда были чистые-чистые. А там мельница на протоке. Как я могу все бросить, когда сюда придут эти?.. Кто-то должен присмотреть за хозяйством. У меня тут еще козы остались, и несколько цыплят, и большой гусак — так и не захотел, дурак, лезть в корзину. Так что с пищей у меня порядок. Жалко гусака — сожрут ведь, поганцы, ему годков, наверное, столько же, сколько и мне… Ну куда я пойду, ребята? В Нионель?.. А вдруг все обойдется и сюда вновь вернутся люди, а я вот он. Тут как тут.
Наступило молчание, потом Дени Джонсон неожиданно громко прокашлялся, провел рукой по глазам.
— Ты, дед, словно песнь родному очагу поешь! Кончай, дед, а-а? Бог видит, как я хочу остаться. Если бы только можно было поверить в то, что будет мир. Но ты же слышал, о чем говорил Фитхарн?
Каваи нахмурился.
— И ты веришь сказкам насчет войны с Мраком?
— Старик, — ответил Дени, — я уже не знаю, во что еще можно верить. Есть только одна штука, в которой нельзя сомневаться. Я был дурак и не знал, как здорово петь себе на здоровье и зарабатывать этим на хлеб. Во-от с таким слоем масла… В Ковент-Гарден меня слушали с огромным удовольствием, я знал, что такое успех, дед! Сколько бы я дал, чтобы вернуться на сцену. Я мечтаю о своем времени. Я даже согласен намазать лицо краской и сыграть Яго, лишь бы только попасть туда.
Каваи поймал кошку за шиворот и взял на руки — та покорно и ловко устроилась у него на груди.
— Ну, умаку ики йо, ну, ребята. Удачи!
— Ладно, старик, давай сюда своего гусака, как-нибудь впихну его в корзинку Пепино.
— Не сходи с ума, Дени, — сказал Бурке, — нам еще караван догнать надо.
— Езжайте с Богом, ребята. Ну их, эти прощания, — согласился Каваи. Ни один мускул не дрогнул у него на лице.
— Двигай, Желтый Глаз, — обратился Бурке к Дени Джонсону, — а я дам дельный совет этому старому упрямому карасю.
Когда всадник скрылся в предрассветном тумане, Пеопео слез с халика и, упершись кулаками в бедра, встал перед миниатюрным дряхлым японцем. Лицо индейца, словно вырезанное из полированного красного дерева, изрезанное шрамами, оставалось бесстрастным, однако голос его дрогнул, когда он спросил старика:
— Может, передумаешь? Пожалуйста…
Японец посмотрел на вождя.
— Эта хижина до сих пор хранит ее дух. Он защитит меня.
— Она бы первая сказала, что надо уходить. Что только идиот может добровольно отдаться в руки врагов.
Кошка вновь спрыгнула с рук Каваи и поспешила схватить за шиворот котенка, начавшего охоту за прыгающей у крыльца жабой.
— Послушай, Пеопео Моксмокс. Я горжусь теми десятилетиями, которые провел здесь, в плиоцене. Я ни о чем не жалею. Я хотел быть поближе к природе, вот и поселился здесь. Да, вначале было трудно, страшно, сколько опасностей подстерегало нас, но сколько радостей я обрел в этом благодатном краю. Я никогда не рвался в вожди, как ты, например; мне всегда хотелось овладеть ремеслами, которыми занимались мои предки. Здесь, в деревне, я мастерил станки — ткацкие, точильные… Делал бумагу, глиняную посуду, сколько обувки сработал!.. Передавал свои навыки другим. Все было душевно, просто, по- человечески… Даже смерть мадам Анжелики и сестры Амери я пережил спокойно, понимал, — какой смысл спорить и сожалеть о тех, кто оказался на пути великого колеса превращений, кто волею судьбы сменил лик. Но теперь, Пеопео, я устал. Мы долгие годы близко дружили с тобой, а ты и не заметил, что я совсем обветшал — в чем только душа держится. А ты у нас еще орел, кому, как не тебе, вести племя. Я останусь здесь. Буду молить Просветленного, чтобы вам повезло и свободным людям удалось немного растрясти забитые оружием склады в Ронии. Раз уж вы решили, что оно вам необходимо для переговоров с королем, то дерзайте. Только логика здесь какая-то глупая: сначала ограбить его, а потом вступать в переговоры. Вы подумали о том, как он сможет сохранить лицо? Как ему, не уронив своего достоинства, войти с вами в контакт?.. Впрочем, теперь это уже не мои заботы. Это не для меня. Мое колесо жизни очертило полный круг. Я старался жить в соответствии с благородными истинами, теперь пришел мой черед испытать судьбу. Забудь о старом Каваи, если считаешь, что я глуп, раз испытываю желание окончить свои дни в том месте, которое так долго радовало меня, давало отдых, приют, надежду, дарило мысли.
— Ты далеко не глуп, старик. — Вождь Бурке склонил голову. — До свидания.
— Я еще не сказал тебе «сэйонара», Пеопео, но будет достаточно и «идти ираши», что означает «теперь прощай». Пожалуйста, передай людям, которые пойдут в Нионель, чтобы вспоминали обо мне и, если смогут, пусть как-нибудь навестят старика. Если ты изменишь свое решение насчет ухода в будущее, знай — твой вигвам, целехонький, убранный, будет ждать тебя здесь. Прежде чем начнется сезон дождей, я положу новую крышу, отремонтирую фрамуги.
— Спасибо.
Старик сделал глубокий поклон, и, когда он выпрямился, Бурке уже был в седле. Пеопео поднял на прощание руку, пришпорил халика и галопом помчался вслед давным-давно ушедшему из деревни каравану.
Каваи переливчато свистнул, и тотчас рыжая кошка Дейя и котята завертелись у него под ногами, ожидая рыбу и блюдечко козьего молока. Сам он поел не много, очень бережливо — крошки смахнул в рот, потом принялся убивать время: расхаживал по хижине, выходил во двор, там бродил из угла в угол. Когда туман окончательно рассеялся и солнечные лучи заиграли в кронах высоких раскидистых сосен, Каваи занялся уборкой в саду. Сорняки уже густо испятнали дорожки, и удобренные навозом мастодонтов цветы на грядках дружно пошли в рост. Кусты тоже требовали ухода — подрезки, прореживания… На них все еще было полным-полно цветочков — вот год выдался! И урожай и погода — середина осени, а земля еще не может освободиться от плодов… Три часа пролетели в трудах, наконец старый Каваи присел отдохнуть на грубо сколоченную скамейку, огляделся… Теперь чем заняться? «Отнесу-ка я ей цветы», — неожиданно
