Она кивает, и мы оба поднимаемся на ноги. И тогда она мне говорит:
– Здорово все-таки, что ты после стольких лет все еще заботишься о нем.
– Он из моей команды, – отвечаю я.
– Брось, – отмахивается она. – Он и есть вся твоя команда.
Но она говорит это по-настоящему милым тоном.
На следующее утро я обнаруживаю на своем телеэкране почту.
Это письмо от Мальчишки. Мистера Новавиту нашли в экспресс-автобусе, движущемся к югу в сторону Мэриленда. Джазза не был в Мэриленде с детства, когда родители увезли его в Джерси. Да как он, черт возьми, проделал этот путь?
Его привезли обратно около полудня, и выглядит он так, будто ночь зверски надругалась над ним: багровые щеки, коричневые старческие пятна, тяжелая, мрачная походка. Ночь не виновата, просто вот так выглядит в наши дни мистер Новавита, а я об этом постоянно забываю. Он все еще лазает по деревьям.
– Он будет хорошо. Будет спать, – говорит Мальчишка.
Я вижу на столе его очки, и ко мне приходит другая мысль, щекочущая как перышко.
– Они были на нем?
Я надеваю очки. Транскодер есть, но он вживлен в его руку. Высокая технология. Выше, чем у меня. Во всей руке Мальчишки пылает огонь. Тепловое зрение. Ночное?
– Изысканные очки, – говорю я.
Я спускаюсь к моей команде. Мы нанесли ответный удар – исследовали потоки денежных средств. Таг проделал определенную работу с костюмами. Он включает свой небольшой радиоприемник, так что они не могут вторгнуться в наш разговор.
Таг говорит:
– «Экс-О-сейф» – железно твердая фирма. Поэтому мы вошли в полицейские файлы.
– Что?
Мой голос звучит, как воздушный насос на арктическом льду.
– Мы установили засаду на полицейском компьютере, – говорит Джоджо. – И получаем информацию о том, о ком мы упоминаем. Мы добавили имя Брюстера. И многое добыли. Они сочли, что Силуэт – это, возможно, ты.
– Что? Я-а?
Мэнди попросту лает и разгоняет ладонями дым, как будто отмахивается от самого большого абсурда, какой ей когда-либо доводилось слышать.
Я все еще на крайнем взводе.
– Они считают, что Силуэт – я!
– Ты был первым подозреваемым. Пока не пострадала твоя внучка.
Я выхожу из себя:
– Вонючие тупицы!
Джоджо возражает:
– Не такие уж тупицы, как видно. Есть ниточка, которая ведет их прямо к Счастливой ферме.
Мэнди лает:
– Ох, я не верю. Вот сюда?
Я бросаю взгляд на ее скулы. И в голове у меня застучало кое-что забавное. Это узнавание. Кое-чего. И внезапно случается так, что я слышу, как кто-то спрашивает:
– Так это ты?
Вот только произнес эти слова я. В комнате становится холодно. Радио играет простонародную песенку.
– Мэнди, я задал тебе вопрос: Силуэт – это ты?
За моим вопросом стоит очень странная вещь: я хочу ей сказать, чтобы она не волновалась, что мы ее защитим, если это так, и мне кажется, что я почти что сказал это. Но получается не так. В сущности, я не контролирую ситуацию. Вы сейчас увидите, что здесь происходит кое-что еще.
Лицо Мэнди как будто тает. Все ее черты искривляются, как будто она постоянно поддерживает их волевым усилием. Ее глаза делаются пустыми, и теперь видно, какой она станет, когда позволит себе превратиться в добрую старушку. Страдающую, растерянную. Она качает головой, и ее челюсти ходят ходуном. Когда она встает, ее руки дрожат.
– Старые, тупые придурки.
У меня появляется ощущение, что я представлялся кому-то реальным источником зла, кем-то таким, кем я не собирался быть. Не знаю, почему это так.
Гас кричит ей:
– Ты не проявляла особой заботы о пострадавших от их действий.
Я мчусь за ней при помощи своих калибраторов.
– Говори, Мэнди, здесь нет ничего личного. – Она поворачивается ко мне спиной. – Мэнди?
Она поворачивается, и лицо у нее, как у прижатого к стене дикобраза.
– Смойся!
– Мэнди, полицейские считают, что ниточка тянется отсюда, и при этом они отнюдь не тупы.
Она впивается взглядом в дверь. Ее слова обращены в воздух. Ее слова обращены ко всей ее жизни.
– Каждый раз я думаю, просто – я думаю, что есть кто-то, у кого есть версия… Что кто-то меня просто ВИДИТ! МЕНЯ! Вот тогда я получила очередной удар в зубы. – Она вскидывается, как тигрица, ей больно, она в ярости. – Смывайся к своей мини-команде. Играй в свои мальчишеские игрушки. – Голос ее дрожит, как воздушная дымка. – У меня нет времени.
Времени нет ни у кого из нас.
– Я прошу прощения.
Она стоит неподвижно, воззрившись в окно, выходящее на серый пейзаж над газоном.
– Мэнди, я прошу прощения. Ты понимаешь, почему я задал этот вопрос? Да потому, что мне знакомо то лицо под черной маской. Я уверен, что смогу сказать, кто это, только бы вспомнить. Меня просто осенило… Вот. Кто сказал, что Силуэт – это мужик? Я просто сказал, в ту же минуту, как только подумал. Извини.
Она поворачивается и смотрит на меня. Она не убеждена. Она устала.
– Я кое-что выяснила, – говорит она. – Я так гордилась собой. Я в самом деле не сомневалась, что Брюстер будет доволен. – Она понюхала воздух. – Я нашла лица тех, что были в костюмах, и тех, что захватили твою внучку. Между прочим, я следила за ними всю ночь. И полиция должна быть в курсе. Но.
Она выглядит бесконечно усталой. Похоже, что она вот-вот заснет стоя.
– У них у всех болезнь Альцгеймера.
Я проглатываю это. Мэнди не шевелится. Похоже на то, как если бы все ее тело раздувалось перед криком. И она по-прежнему глазеет в окно.
– Альцгеймера?
– Да. Это похоже на «Нападение зомби», так? Мы теряем головы, и они посылают нас воровать. Мы просто тела, плоть. Да даже как мясо мы им не нужны.
Серый свет пробивается сквозь серое окно, падает на ее нос, на ее щеки. И это делает ее прекрасной.
Я подумал об очках на кровати – тех, со встроенными транскодерами. Очки могут рассказать правду о том, кто на самом деле твои друзья. Они подсказывают тебе, когда настает время принимать лекарство. Они подсказывают, что тебе пора на самолет, и как выехать со Счастливой фермы и добраться до автостоянки.
Скулы, думаю я. И еще думаю о сморщившейся мордочке сверчка.
– У, мать твою, – бормочу я, и мой желудок как будто переворачивается. – У, ТВОЮ МАТЬ!
Я уже подхожу.
– Брюст?
Мэнди вроде как спрашивает. Будь прокляты эти калибраторы! Я ковыляю, поднимаюсь и опускаюсь,
