по испанской версии его имени Авиценна, родившийся неподалеку от места, где
И над всем этим блистательным миром нависла угроза уничтожения, когда сюда докатилась последняя волна ми грации тюркских племен на запад, продолжавшаяся не одно столетие. Но исламская цивилизация вынесла их натиск, так как, осев на этих землях, тюрки приняли ислам суннитского толка заодно с мусульманскими именами и титулами. По этому, когда в 999 году тюрки вошли в Бухару, все обошлось без кровопролития, и Саманидов с позором изгнали. Мавзолей Исмаила Самани, жемчужина архитектуры начала X века, был почти погребен под движущимися песками (вот по чему Чингис не увидел его, вот почему гости Бухары могут теперь восхищаться его узорчатой, под стать ручной вышивке, кирпичной кладкой). В начале XIII века Хорезм, со своими бездарными правителями, унаследовал эти религиозные, художественные и культурные традиции, о которых Чингис знал очень мало, а также богатство, о котором он был уже на слышан.
Джувайни описывает последующие события весьма и весьма подробно. Чингис стоял рядом с одним из шедевров средневековой исламской архитектуры — минаретом Кальян, который построил 80 лет назад честолюбивый тюрк Арслан-хан. Это было — и есть — настоящее чудо, не только из-за своей высоты, почти 50 метров, но и потому, что это одно из немногих зданий, сохранившихся после бесчисленных землетрясений в регионе. Как сегодня рассказывают туристам гиды, архитектор Арслана, мастер Барко, по собственному опыту знал, что нужно делать. Его фундамент был выполнен в форме перевернутой пирамиды и уходил на 10 метров в глубину и был выполнен из строительного раствора: смеси извести, гипса, верблюжьего молока и яичного белка. Он оставил свой странный, но надежно проверенный цемент на три года твердеть, затем добавил слой камыша и на этом зубе, покрытом противоударным слоем, поставил здание, которое в течение 700 лет оставалось самым высоким в Центральной Азии. Его двенадцать поясков-перевязок из обожженного кирпича по-прежнему кружевной арабской вязью прославляют имя Барко. Местные жители называют минарет Башней смерти, потому что, как рассказывал мой гид Сергей, пока мы карабкались по ста пяти слабо различимым и пыльным ступенькам, с самого верха башни сбрасывали преступников.
Рядом с башней находился величественный вход во внутренний двор, имевший длину 120 метров и окруженный многосводчатой колоннадой. Это был дворец? — задал через переводчика вопрос Чингис, как утверждает одна из версий событий. Нет, ответили ему, это дом Бога, Пятничная мечеть. Он слез с коня, вошел во двор, поднялся на несколько ступе ней, ведших к кафедре, и…
А может быть, все было сложнее. По словам служителя, приткнувшегося у замызганного коврика внутри прохода во двор, произошло следующее. Чингис еще раз взглянул на минарет…
— Башня смерти? — подсказал я, со знающим видом посмотрев на Сергея.
— Башня смерти! — Служитель отрицательно помахал рукой. — Никакой Башни смерти тут не было! Это святое место. Казнили всегда на Регистане. Есть одна легенда про вдову, которой сосед предложил выйти за него замуж. Когда она от казалась, сказав, что останется верной своему мужу, он обвинил ее в проституции и добился, чтобы ее сбросили с башни, но ее платье раздулось как парашют, и она осталась жива, и это доказало, что она была невиновна, нет-нет, какая там Башня смерти!
Ну, все равно, — продолжал служитель, — Чингис стоял и смотрел на минарет; когда он поднял глаза, чтобы увидеть ее верх, с него свалилась шапка. Он нагнулся подобрать ее и проговорил: «Этот минарет первая вещь, которой я поклонился».
Служитель воодушевляется, и мы слышим новые детали.
Чингис указывает на кафедру и спрашивает: «Это трон?» Нет, говорят ему, это нечто для проповедей, трон в крепости. Тогда Чингис идет в крепость, велит закрывшейся в ней страже сдаваться, но некоторых воинов пришлось убить, когда они не захотели сложить оружие. Затем он возвращается в мечеть, казнит 200 шейхов и бросает их головы в колодец, что во дворе мечети — он там и по сей день, вон там, под восьмиугольным помостом, — и только после этого, согласно данной версии легенды, Чингис взошел на кафедру…
Чтобы произнести слова, относительно верности которых единодушно согласились Джувайни, Сергей и служитель:
— В кишлаках не найти корма для лошадей. Набейте-ка брюхо нашим коням.
Пока имамы и прочая знать держали лошадей монголов, солдаты очищали амбары, стаскивали корм в мечеть, потом выкинули Кораны из деревянных ящиков, где они с величайшим тщанием хранились, и понаделали из ящиков ясли для корма лошадей. Часа через два отряды стали возвращаться в свои лагеря за пределами городских стен, чтобы приготовиться к штурму цитадели, а Кораны, как ненужный хлам, выбросили на землю под копыта своих коней.
Некоторые историки видели в этом намеренное осквернение мусульманской святыни, совершенное по воле Чингиса. Но это не вписывается в обстановку. Чингис, полный уверенности, что служит Промыслу, смотрел на всех свысока, но не презирал людей за их веру. Джувайни сам не делает никаких комментариев по поводу растоптанных Коранов. Чингис и его воины, совершенно не придававшие этому значения, просто занимались обычным для себя делом, устраивали конюшню, им было все равно, где она будет находиться. И все-таки в таком беспечном пренебрежении к побежденным был свой урок, и Чингис не упустил случая воспользоваться им. Здесь, после легкой победы, он имел все основания верить в поддержку Небес, и он желал, чтобы его враги поняли это и, смирившись, подчинились. Выехав из города, он направился в
— О, люди! Знаю, что вы совершили тяжкие грехи и что самые знатные среди вас совершили эти грехи. Если вы спросите меня, как я докажу эти слова, то я отвечу, что знаю это, потому что я наказание Божье. Если бы вы не совершали тяжких грехов, Бог не послал бы вам такого наказания, как я.
Будучи мусульманином, Джувайни не мог пропустить эти слова без комментариев, хотя всегда оглядывался на монгольских правителей, под покровительством которых писал свои заметки. В словах Чингиса не было ничего личного и ничего мстительного. Просто он говорил о никчемных правителях Хорезма и о том, как мусульмане за последние не сколько десятков лет собственными руками разодрали на части свое общество. Он не обязан наказывать за это, при условии, что получит достаточные трофеи, чтобы была довольна его армия.
Что и произошло. Его до смерти перепуганной аудиторией были самые видные торговцы и благородные бухарцы, к каждому из них приставили по стражу, чтобы ограбить их мог только Чингис или его военачальники, а не рядовые воины. В течение нескольких последующих дней, пока шахские солдаты со своими семьями сидели запертыми в цитадели, а горожане прятались по своим домам, богатые вельможи со своим эскортом тянулись из города к юрте Чингиса, где от давали свое богатство — звонкую монету, ювелирные украшения, одежду, ткани.
Для завершения «наказания Божьего» осталось сделать до конца две вещи: захватить центральную цитадель, откуда оставшиеся стойкими воины-мусульмане беспокоили ночными вылазками, и распорядиться населением. Окружавшие цитадель деревянные дома, мешавшие организации штурма, подожгли. Запылал почти весь город, не тронутыми огнем остались главная мечеть и сложенные из сырца-кирпича дворцы. Теперь ничто не мешало баллистам и катапультам, а вместе с ними и двойным, и тройным осадным лукам выдвинуться на открытые позиции. К стенам под градом горящих зажигательных бомб подогнали толпы горожан, чтобы их трупами и камнями завалить оборонительный ров. Битва продолжалась много дней, пока не рухнули стены Арка и огонь не довершил разрушений и пока его защитники не полегли убитыми в бою или не были казнены после него, при чем смерти предавали всех мужчин, которые «стояли выше рукоятки плети». Оставшихся в живых горожан выгнали за стены город к мусалла, где распределяли — молодых в солдаты, женщин с их детьми в рабы, кузнецов, плотников и ювелиров в команды монгольских ремесленников.
Теперь монгольская машина смерти покатилась на запад по направлению к Самарканду, а часть
