день мы ни разу не справили наш ритуал «Элвис – на Полюс». Кто такой Элвис?
Едем, едем и едем – сквозь унылые послеполуденные часы. Пейзаж наводит тоску. Было бы солнце, наверное, было бы повеселее. Но солнца нет. Готов поспорить, что те, первые трое волхвов тоже изнывали от скуки, когда тащились на своих верблюдах по тоскливой и однообразной пустыне. Их решимость, наверное, тоже медленно затухала, убаюканная монотонным ритмом, их отупевшие от безделья и скуки мозги порождали лишь сиюминутные и суетные мысли – к примеру, что задницу снова натерло седлом и когда ж это кончится, – а все помыслы были устремлены больше к насущным потребностям организма, типа, как было бы здорово хотя бы одну ночь поспать на нормальной кровати, чем к путеводной звезде, что по- прежнему ярко сияла на небесах. Всего-то пятнадцать минут третьего, а Гимпо уже включил фары. Проезжаем большой указатель военного вида. Там было много чего понаписано, и в том числе – на английском. Вроде как повод взбодриться. Мы возвращаемся к указателю задним ходом, чтобы прочесть, что там написано. Похоже, мы въехали в зону военных учений. Я вижу, что Z уже лихорадочно соображает, что из этого можно выжать в плане буйной фантазии. Я даже примерно догадываюсь, что ему представляется: что мы непременно должны угодить в самую гущу секретных маневров. Иногда я теряюсь, пытаясь понять, для чего Z сочиняет свои безумные истории – просто ради прикола, чтобы развлечь нас с Гимпо, или он таким образом пытается убедить себя, что дурные предчувствия нельзя принимать всерьез.
Едем и едем. Ничего не происходит. Каждый из нас погрузился в свой собственный мир. Z на заднем сиденье что-то бессвязно бормочет и яростно строчит у себя в блокноте огрызком карандаша. Я пытаюсь найти приличную радиостанцию, типа Радио-Мафии.
Не проходит и трех часов, как мы снова въезжаем в кошмар. Вдоль дороги в художественном беспорядке разбросаны изуродованные трупы. Мечи и копья торчат из истерзанных грудных клеток с содранной кожей под совершенно безумным углом; окаменевшие на морозе вываленные кишки похожи на синих змей, припорошенных инеем; брошенное оружие и следы злобного изуверства – повсюду. Лучи рассветного солнца разбиваются о поверхность безбрежного озера из замерзшей крови. Я не знаю, что здесь случилось, но это был Ад на земле. Выжженные корпуса искалеченных автомобилей похожи на панцири мертвых гигантских железных жуков, погребенных в сугробах, залитых кровью. Разбитые сноу-байки, горелые шины, куски искореженного металла. Ветер треплет странные знамена, прикрепленные к столбам с гремящими связками человеческих черепов. Такое причудливое сочетание средневекового поля битвы по окончании кровавой сечи и гиперборейского кладбища автомобилей. И весь этот ужас – насколько хватает глаз, по обеим сторонам дороги. Мы ехали медленно, онемев от страха. Я себя чувствовал этаким Марлоу, который скользит по замерзшей реке в самое сердце арктической темноты.
Я предлагаю Гимпо сменить его за рулем. Гимпо не соглашается. Элвис как цель нашей поездки на Северный Полюс постепенно теряет четкость. Еще два дня назад ничто не сбило бы мой настрой на исполнение нашей священной миссии. Но сейчас мне уже непонятно, с чего бы мы вдруг сорвались на Север. Теперь, когда мы действительно едем на Полюс, смысл этой поездки как-то теряется. Он исполнил свое назначение и больше не нужен, как ракеты-носители, которые сбрасывает космический корабль, устремленный к Луне, когда преодолевает силу земного притяжения.
Смотрю на карту, разложенную на коленях, и пытаюсь подсчитать, сколько миль до ближайшего города. Что тут есть интересного – посмотреть по пути? А то все это начинает напоминать увеселительную поездку на озера дома, в Англии. Снова пытаюсь выковырять ту козявку из левой ноздри.
– «Скука – процесс затяжной», как сказал кто-то умный, – говорит Элвис. Ну, то есть почти говорит.
Мы выезжаем из зоны военных учений.
Дорога спускается вниз, в долину.
Огни Лакселва. Кварталы низких бетонных зданий, прильнувших к земле. Заезжаем в какую-то придорожную забегаловку. Z хочет пива, я – чая. Пива нет, чая – тоже. Берем горячий шоколад – так сказать, в отчаянном порыве к маленьким радостям жизни. Настроение какое-то убитое. Согласно карте, разложенной у меня на коленях, город Лакселв стоит у подножия самого северного фиорда Норвегии. Теперь план такой: едем по дороге, что проходит по западной оконечности фиорда, то есть по самой северной дороге континентальной Европы. В голове – пустота. Мысли типа «Сегодня вечером мы уже выедем на замерзший Северный Ледовитый океан» или «Может быть, стоит переночевать где-нибудь в отеле, хоть перед смертью поспать на нормальной кровати» отсутствуют напрочь.
Пытаюсь как-то взбодриться, вспоминая все гадости, что я сделал в жизни. Ничего: ни чувства вины, ни отвращения к себе, ни радости бегства от собственной несостоятельности. Едем дальше. Цивилизация еще кое-как проявляется посреди первобытных просторов, но понятно, что долго ей не продержаться. Смотрю на застывший фиорд в ранних сумерках. Вот она – белая полоса в сумрачно-сером свечении. Замерзший Северный Ледовитый океан. Сердце трепещет, но как-то вяло.
Узкая прибрежная дорога огибала огромную черную гору. Плотные серые тучи скрывали ее запретную вершину, над дорогой клубился дым, черные выхлопные газы из задницы Дьявола. Погода снова была отвратительная.
Пару секунд спустя. Мои худшие опасения подтвердились: замерзший Северный Ледовитый океан замерз только в узких проливах фиорда.
Я нервно поглядывал в боковое окно: триста футов отвесной зазубренной смерти обрывались в колышущийся океан, который был словно черная патока. Снег падал под самурайским углом в 180 градусов, со скоростью шестьдесят миль в час, если не больше. Северный ветер злобствовал не по-детски и завывал словно волк, которому защемило яйца в медвежьем капкане.
А дальше – сплошная черная вода. Это что ж получается: мы не доедем до цели из-за капризов природы?! Сейчас ноябрь. Северный Ледовитый океан должен промерзнуть до самого дна. Но теперь нам уже не добраться до Полюса. Мои героические видения: как мы едем на нашем «Эскорте» по полярному льду, пока не закончится весь бензин, а потом идем на снегоступах, идем до конца, пока не погибнем от холода и лишений или пока не достигнем цели, – им уже никогда не сбыться. Неужели мы где-то чего-то не досмотрели, когда изучали погоду и природно-географические условия северного Заполярья? Нет, не такие же мы идиоты. Во всем виноват парниковый эффект. Казалось бы, это конец. Все благородные планы накрылись тем самым. Но душа протестует. Душа рвется в бой. По хую все непредвиденные преграды. Мы едем дальше, замерз океан – не замерз. Мы едем дальше! Но я пока что молчу. Ничего не говорю Z и Гимпо. Теперь Z, похоже, сидит впереди, а я сзади.
Реальный мир меркнет. Нет, мир становится четче и ярче. Чувства обостряются до предела. Снаружи – черная ночь. Пейзаж какой-то нездешний, волшебный. Узкая дорога опасно вьется по самому краю залива Порсанген. Слева сверху – отвесные скалы и лед; справа снизу – отвесные скалы и черный вздымающийся океан. Дорога, понятное дело, сплошной лед. Щитов безопасности на обочинах нет и в помине. Разделительного барьера – тоже. С каждым нажатием на тормоз и поворотом руля Гимпо играет со смертью. Я молчу. Странно, но мне почему-то совсем не страшно. Ощущения совершенно бредовые: как будто все это – не по правде, как будто мы мчимся сквозь виртуальную реальность, хотя на самом деле приближаемся к вечности, и все, что от нас останется в этом мире – пара строчек в следующем номере «New Musical Express» о двух померкших поп-звездах, которых в последний раз видели там-то и там-то, и с тех пор от них нет никаких известий.
Живот скрутило, как это бывает при сильном расстройстве. Я изо всех сил старался не пернуть. Билл прикончил свой ковбойский виски и запел песенку из мультсериала про медвежонка Руперта, «Все знают, как его зовут!». Он хохотал как сумасшедший. Катался по заднему сиденью и бил себя по голове дзенской палкой. Если Гимпо и испугался, по нему это было незаметно. Он смотрел прямо перед собой, на дорогу, сжимая в зубах дымящуюся сигару. Вид у него был решительный и уверенный. Из моей стиснутой задницы все-таки вырвался слабенький теплый пук.
То, что в Лакселве было приятственным снегопадом, теперь превратилось в свирепый буран. «Дворники» натужно скрипели, не справляясь с наносами снега. Каждая снежинка, что разбивалась в лепешку о лобовое стекло, как будто кричала: «Поворачивайте, ребята! Возвращайтесь домой! Дальше дороги нет!». Фары высвечивали дорогу на шесть-семь ярдов вперед. Весь видимый мир сжался до этих несчастных шести-семи ярдов.
Небо взорвалось ослепительной вспышкой новой звезды: психоделический бздёж самой смерти; плохой сатанинский кислотный трип, пироманьячный пинк-флойдовский ливень – резкими штрихами по неоновым
