последняя почти удвоилась в течение этой трудной и продолжительной войны. В 1801 году наступательные стремления французской нации как единодушного организма угасли. Они еще теплились, но были теперь воплощены в одном человеке и поддерживались им одним, а в такой форме с ними было легче считаться, но в то же время они стали и более отталкивающими. Они сделались при этом также и менее опасными, потому что сила одного человека, каким бы гением он ни был, значительно менее весома, чем импульс великого народа.
Британские государственные люди того времени не отдавали себе ясного отчета в этой сущности своих приобретений, хотя и понимали инстинктивно истинный характер борьбы, в которой принимали участие. Как это нередко бывает с инстинктивными соображениями, логика, которая приводила к ним, была во многом ошибочна, но формулирование Питтом целей Великобритании в одном слове «безопасность» было совершенно верно. Безопасность была ее ближайшей и необходимой целью – задачей, возложенной на нее обстоятельствами, сопровождавшими революционное движение, – безопасность не только ее одной, но и целой группы государств, в которой она была видным членом. Упомянутое движение угрожало анархией, воцарением того духа беззакония, при помощи которого французские вожди предполагали распространить насильно принципы и методы революции. В числе этих принципов и методов было столько же хороших, сколько и худых, но для здорового их развития требовались и время и свобода выбора, которые эти вожди в своем страстном увлечении не желали дать. «Безопасность, – сказал Питт в своем спиче по поводу перемирия, – была нашей великой целью. Были разные средства достигнуть ее с лучшими или худшими видами на успех, но и при различных изменениях политики, вызывавшихся переменой обстоятельств, мы преследовали ее всегда. Для того чтобы обеспечить себе ее, мы, конечно, должны были низвергнуть правительство, опиравшееся на революционные принципы.
…Мы удовлетворены сознанием, что пережили приступ революционной лихорадки и видели неудачу усилий распространить ее принципы. Мы видели, как якобинизм лишился своего обаяния; мы видели, как он потерял знамя и предлог свободы; он оказался способным только разрушать, а не созидать, и поэтому необходимо должен был кончить военным деспотизмом».[114]
Таков был в действительности успех первой войны Великобритании в борьбе ее с Французской революцией. Но она была только стадией в развитии событий. Оставалось еще пережить другую войну, более продолжительную, более тяжелую, более жестокую – борьбу за господство, конца которой не Суждено было видеть главным вождям предшествовавшей борьбы.
Глава XIV. Очерк событий от подписания предварительного договора до нарушения Амьенского мира – Октябрь 1801 г. – май 1803 г
Предварительный договор между Великобританией и Францией, подписанный 1 октября 1801 года, считался обеими сторонами, по крайней мере по-видимому, вполне устанавливавшим их относительные положения и приобретения. В общем его условия не были изменены окончательным договором, имевшим целью только регулировать детали, что до перемирия потребовало бы времени и продлило бы тяжелое состояние, сопряженное с войной. Однако надежда, что основа продолжительного мира наконец заложена, оказалась обманчивой. Ряд неприятных сюрпризов ожидал сначала одну сторону, а затем и другую, возбудив в Великобритании тревожные опасения и усилившие энергию тех, кто с самого начала смеялся над идеей о каком-либо продолжительном мире, если эта идея опиралась лишь на доверие к французскому правительству без материальных гарантий. Только эти гарантии, утверждали они, могли подавить агрессивность и заставить уважать права других со стороны такого человека, каким был Бонапарт. Тяжелы, должно быть, были невысказанные думы министерства, когда месяц за месяцем приносил с собой непрерывную цепь событий, которые подтверждали предсказания его оппонентов, доказывая тем, что оно было обмануто. Увеличение влияния силы Франции в Европе сделало необходимым содержание больших военных учреждений и обратило мир с начала до конца в вооруженное перемирие.
Весть о сдаче Александрии, довершившей потерю Египта французами, дошла до Лондона через день после подписания предварительного договора. Полагали, что Бонапарт, уже подписывая его, знал об этом событии, которое существенно влияло на степень твердости почвы под его ногами при переговорах. Как бы то ни было, он, без сомнения, был уверен в неизбежности упомянутой сдачи и поэтому поспешил завершить дело так, чтобы Франции, а не Великобритании был приписан великодушный акт возвращения Порте ее владений. Скрыв факт от турецкого уполномоченного в Париже, французское правительство 9 октября подписало договор с ним, которым добровольно приняло на себя обязательство очистить от своих войск провинцию, уже не принадлежавшую ей более. В обмен на это Турция уступила Франции – своему недавнему врагу – коммерческие привилегии, равные тем, какими уже пользовалась Великобритания, единственно морской силе которой султан был обязан возвращением под свой скипетр Сирии и Египта. Эта сделка, заключенная без ведома британского министерства, не была обнародована до ратификации предварительных условий. В то же самое время сделался известным договор с Португалией, подписанный в Мадриде 29 сентября. По предварительному договору с Великобританией португальская территория должна была оставаться неприкосновенной, но по Мадридскому договору к Французской Гвиане была присоединена столь значительная часть Бразилии, что Франция приобрела контроль над северным рукавом Амазонки.
Эти события явились сюрпризами, и притом неприятными, для британских министров. С другой стороны, существование секретного договора 21 марта 1801 года, по которому Испания уступала Франции колонию Луизиану, было известно им, хотя и не объявлено открыто при подписании мира. Несмотря на то что значение этого факта – за которым последовала уступка Франции также и испанской половины Сан- Доминго, – было понято министерством, последнее не сняло с него покрова тайны, которым Бонапарт был рад одеть его, чтобы остаться не разоблаченным. Посланник Соединенных Штатов в Лондоне достал и доставил своему правительству 20 ноября копию с упомянутого договора, который так близко касался его соотечественников. В Англии он сделался общеизвестным не ранее января 1802 года. Речи приверженцев оппозиции были полны мрачных пророчеств о колониальном расширении Франции, рисовали перспективу утверждения наследственного врага Великобритании у устья великой реки Северной Америки благодаря Испанскому трактату и у устья артерии южного материка – благодаря трактату Португальскому, и выражали опасение, что в то же время обширные и богатые колонии Испании, лежащие между двумя этими окраинами, подпадут под контроль Франции вследствие преобладания ее в странах Пиренейского полуострова. На поколение, которое все еще держалось убеждений XVIII столетия в вопросе о колониальном расширении, эти предсказания производили тяжелое впечатление, так как усиливались еще сознанием, что добрая четверть торговых операций, составлявших силу Великобритании, опиралась тогда на Карибскую область Америки, в которую вторглась Франция. Верный мудрому принципу – всегда соразмерять свои военные приготовления с обширностью имевшейся в виду цели, Бонапарт послал на Гаити для восстановления там долго спавшего авторитета метрополии экспедицию, масштаб которой возбудил чрезвычайную тревогу в Лондоне. 4 декабря 1801 года, только через десять недель после подписания перемирия и задолго до заключения окончательного договора, из Бреста отплыли на Гаити пятнадцать линейных кораблей и шесть фрегатов. За ними скоро последовали и другие отряды судов, так что вся сила экспедиции значительно превосходила двадцать линейных кораблей, на которых было свыше двадцати тысяч солдат. Число это отнюдь не было слишком велико для выполнения трудной задачи; наоборот, опыт показал даже, что оно далеко не отвечало требованиям при той убыли в людях, которая была следствием тяжелых климатических условий. Для Великобритании оно, однако, казалось чудовищным. Подозревая цели Бонапарта, эта держава отправила большой отряд судов для подкрепления Ямайской эскадры. Утомленные девятилетней войной и ожидая уже освобождения от службы, команды некоторых кораблей взбунтовались, и казнь нескольких несчастных была одним из первых результатов злополучной попытки Бонапарта восстановить колониальную систему Франции.
Отношение Великобритании к этим отдаленным предприятиям имело характер скорее панического
