собой британские, хотя и не все, так как американские корабли находили более выгодным брать их как обратный груз; совершенно таким же способом, произведения континентальных колоний взяли верх над британскими кофе, сахаром и другими тропическими продуктами. Британские купцы были встревожены, так как не только их торговый флот, но и торговля, которую они вели, сходили со сцены; а британские государственные люди увидели в ослаблении их торговли и упадок надеявшегося на нее британского флота.
Очевидно, в расчеты Наполеона входило покровительство перемене, которая разрасталась естественно, сама по себе, и которая все-таки зависела от нейтрального флота. Последний был ключом позиции; он был в сущности врагом Великобритании, которая в нем мало нуждалась, и другом Франции, которой он был очень нужен. Но по справедливости следовало бы согласиться с Англией, если бы она высказала, что каждый нейтральный корабль более или менее служит Франции. Но, поступая таким образом, нейтральные корабли находились под охраной постановлений международного права и прецедентов, перед которыми британский рассудок инстинктивно благоговел, и для нарушения которых ему нужно было какое-нибудь оправдание. Оно скоро было доставлено императором, гений которого был в сущности склонен к враждебным и насильственным действиям. Презирая, очевидно, направление событий, пренебрегая опытом 1798 года, он предпочел увидеть в королевском указе о блокаде в мае 1806 года вызов, на поединок и издал Берлинский декрет, который он не был в состоянии привести в исполнение, если только нейтральный корабль не зайдет в порт, находящийся под его влиянием. Тогда он гонит этот корабль прочь, лишается его услуг и доставляет Великобритании оправдание, которое она искала для дальнейшего ограничения сферы его действия под предлогом мести Франции и ее соучастникам. И это было самой действенной местью, хотя ораторы оппозиции могли, конечно, – придираясь к значению слов и игнорируя сущность дела, утверждать, что усилия правительства поражают нейтральные стороны, а не неприятеля. Подобно Наполеону, они упускали из вида то главное обстоятельство, что, пока Великобритания господствовала на море, нейтральные суда были союзниками ее неприятеля.
Тот же самый принцип оправдывает политику британского министерства. Масса красноречивых аргументов была затрачена, чтобы доказать тягость для Великобритании, этой коммерческой борьбы. Без сомнения, она страдала, – и может быть, даже не будет преувеличением сказать, что она почти умирала. Но когда борцы потрясают оружием не на рыцарском параде, а в битве на жизнь и на смерть, то исход их столкновения решается не случайными ранами, а преобладанием выносливости одной стороны перед другой. Руководствуясь тем же принципом, можно игнорировать и мелкие ошибки, в которых обвинялось британское министерство. Военные писатели-стратеги говорят, что когда направление удара избрано верно, то детальные ошибки сравнительно безвредны, и что даже проигрыш сражения не имеет рокового значения. Когда Франция решилась практически подавить конкуренцию нейтральных судов – как транспортеров в морской торговле, она сделала стратегическую ошибку; и когда Великобритания воспользовалась последней, она обеспечила себе стратегический успех, который привел ее к триумфу.
Что касается степени справедливости действий обеих сторон, рассматривая эти действия независимо от политической стороны дела, то мнения по этому вопросу, вероятно, всегда будут различаться между собой, согласно тому, в какой мере в глазах «судей» будет иметь значение буква международного права. Можно допустить в одно и то же время, что ни декреты Наполеона, ни британские указы не оправдываются с этой точки зрения ничем иным, как чувством самосохранения – первым законом государства, даже еще в большей степени, чем отдельного человека. Никакое государство не уполномочено на эту крайнюю жертву, т. е. на игнорирование упомянутого чувства, которым может поступиться человек из благороднейших побуждений. Благодетельное влияние множества конвенций, известных в совокупности под названием международного права, – неоспоримо, и не следует подрывать авторитет его; но оно не может предотвратить столкновение двух признавших его сторон, а равно и не может указать с полной ясностью, что каждая из них должна делать в этом столкновении. Закон – или Устав, как его часто называют – 1756 года представлял в свое время видный пример верности сейчас сказанного. Воюющая держава жаловалась на то, что нейтральная, прикрывающая своим флагом торговлю, которая прежде составляла монополию противника, не только наносила ей (воюющей) серьезный вред, вырывая из рук ее законную добычу, но была также виновна и в нарушении нейтралитета. Нейтральная же сторона настаивала на том, что противник имеет право изменять свои торговые постановления и в военное время, подобно тому, как он имеет право делать это в мирное время. Для автора, хотя он и американец, аргумент воюющей державы кажется более сильным. Вместе с тем, по его мнению, похвальное желание нейтральной державы приобрести для себя выгоды не может считаться мотивом более благородным, чем забота о нейтральных ресурсах людей, которые правильно считали себя вовлеченными в борьбу за национальное существование. Судьба, выпавшая на долю Австрии и Пруссии, служила для Великобритании зловещим указанием на то, чего она могла ожидать, если бы силы изменили ей. Но как бы ни был решен вопрос нашей более зрелой и мягкой цивилизацией в рассматриваемом частном случае, не может быть сомнения в том, что борцы изучаемой нами эпохи вели борьбу с глубокой страстностью и что каждый из них был твердо убежден в правоте своих действий. В такой дилемме решающий ответ международного права должен гласить, что каждое государство должно быть собственным судьей в том, что следует и чего не следует ему делать в военное время, и что оно одно только ответственно за верность своих действий. Если, однако, убытки, причиняемые стороне воюющей нейтральной стороной таковы, что оправдывают войну, то они оправдывают и все менее значительные меры насилия. Вопрос о справедливости последних исчезает, и остается только вопрос о политике.
Это уже дело нейтральной стороны, при достаточной готовности к войне, поступать неполитично в том, что она считает также и неправым. Нейтральная держава, которая упустит это из виду, которая оставит свои порты беззащитными, а свой флот слабым «до последнего часа», будет иметь тогда – подобно тому как это случилось с Соединенными Штатами в первые годы текущего столетия – превосходный случай писать дипломатические акты.
Глава XIX. Краткий общий обзор – Роль флота и политика Великобритании в Революционных и Наполеоновских войнах
Война Французской революции застала Великобританию неподготовленной. В течение почти десяти лет у кормила ее правления стоял младший Питт, который, хотя и унаследовал высокий дух и непреклонную энергию своего отца, но предпочитал мир войне и старался обеспечить величие и благосостояние своего отечества путем развития его торговли и промышленности и мудрым управлением его финансами. Сообразно с этим он стремился к сокращению расходов различных ведомств, и в том числе военного и даже морского. Еще 17 февраля 1792 года – т. е. после того как революция продолжалась уже почти три года, и накануне объявления Францией войны Пруссии и Австрии – он высказал свою надежду на долгие годы мира для Британской монархии, сметы которой были, сообразно с этим, рассчитаны лишь на шестнадцать тысяч матросов и солдат морской пехоты и артиллерии. «В истории нашего отечества, – сказал он, – не было, наверно, момента, когда, на основании положения Европы, можно было бы с большим, чем в настоящее время, основанием ожидать еще пятнадцати лет мира». Когда началась война с Германией, Великобритания провозгласила свой нейтралитет и неуклонно затем соблюдала его. Ее министр неоднократно заявлял как Франции, так и ее врагам о принятом решении не вмешиваться во внутренние дела этого государства. Решения этого не поколебали и грозные события последовавшего лета и осени: атаки Тюильри, произведенные 20 июня и 10 августа, арест короля, последовавший непосредственно за второй из них, революционные сентябрьские убийства и, наконец, низложение короля и провозглашение республики. События эти нанесли, конечно, ряд ударов общественному мнению Великобритании, оттолкнув от революции ее друзей и ожесточив ее врагов; и симпатия, которую могли иметь, министры к движению французов по пути к свободе, была, без сомнения, охлаждена и порвана излишествами и анархией, отметившими шаги их на этом пути. Каковы бы, однако же, ни были личные чувства министров, их публичные действия, равно как и их частная переписка, поскольку она известна до сих пор, не обнаруживают почти вплоть до конца 1792
