ненавидят жидовство, и винить всех евреев разом. Но есть разница в нас самих: если мы принимаем свое решение на основании неверных данных, а эти данные нам подсовывает недобросовестный человек, то, возможно, он будет и виноват в полученных результатах. Но если мы знаем, что данные неверны и, тем не менее, закладываем их в свое решение, то тогда идиотами являемся мы и винить нам некого.
Сначала несколько книжных примеров. Вот Исаак Кобылянский живет в США и писать может что угодно. Написал воспоминания о той войне, которую закончил командиром батареи полковых пушек. Между тем, у него зрение было 0,1, он запросто мог отсидеться в тылу, тем более, что по военному времени он и очков-то не мог купить и на фронте во всех случаях пользовался биноклем. Вот он пишет о том, что ещё, кроме патриотизма, толкнуло его на фронт.
«Особенно задевали мои юношеские чувства оскорбительные обвинения евреев в трусости и увиливании от непосредственного участия в боях. Никогда не забуду, как больно было выслушивать гнусные остроты на эту тему. Пока я не оказался в армии, приходилось, стиснув зубы, молча сносить произносимые в моем присутствии гадости типа «вояки из Ташкента» или выслушивать анекдот о Рабиновиче, который на вопрос, почему он не на фронте, ответил: «А если меня там убьют, кто тогда будет любить Родину?» Ведь не мог я, крепкий 19-летний парень, упреждая возможные вопросы, оповещать любого встречного о том, что статус студента второго курса дает мне отсрочку от призыва в армию. И до мая 1942 года приходилось молча глотать обиду даже тогда, когда эти гадости не относились ко мне лично».
В 1942 году Кобылянский все же оставляет институт и поступает в артиллерийское училище.
«…Более сложная картина предстала передо мной, когда я воевал в стрелковом полку обычной пехотной дивизии. В подразделениях переднего края нашего полка, насчитывавших в среднем за годы войны примерно пятьсот «активных штыков», евреев было немного. В полку, помимо меня, «активно» (в моем понимании) воевали еще четыре еврея: командир роты противотанковых ружей (ПТР) Горловский, командир взвода минометной батареи Плоткин, командир минометного взвода, затем роты Бамм и батальонный связист сержант Хандрос. Вполне возможно, что в батальонах были еще евреи, но я называю только тех, кого знал лично. Все, кого я перечислил, были известны в полку как храбрые воины. (Горловского в последний раз я видел тяжело раненым, его несли на руках солдаты, когда мы пытались выйти из «Балки смерти», там же встретил Хандроса и больше его не видел. Я, Бамм и Плоткин вернулись с войны невредимыми.)
…Однако мой болезненно придирчивый взгляд замечал, что в небольших по численности тыловых подразделениях и при штабе нашего полка было примерно столько же еврееев: уполномоченный СМЕРШа Вигнакер, почтальон Вин, автоматчик при штабе Шулъман, завскладом ОВС Сапожников, писарь строевой части Якубман. Заметный процент евреев я обнаруживал также в «верхах» и тылах дивизии. Назову только тех, кого запомнил: замкомдива по тылу Драйгер, адъютант комдива Ельчин, начполитотдела Липецкий, инструкторы политотдела Фарбер, Винник и Блувштейн, инженер службы тыла Друй, артист дивизионного ансамбля Голъдштейн, печатник редакции многотиражки Перельмутер. (В этих подразделениях было гораздо безопаснее, чем на передовой, но и здесь, конечно, люди погибали.)
Конечно, такое неприятное для меня соотношение «активно» и «пассивно» воюющих евреев в нашей дивизии было заметно не мне одному, и оно могло подкреплять позицию тех, кто твердил об умении евреев «устраиваться». Как антисемитизм в тылу страны, как злые наветы на евреев в немецких листовках, так и коробившая меня собственная «мини-статистика» стрелкового полка глубоко задевала мои чувства. И я старался своим поведением на фронте опровергать антиеврейские предрассудки.
Целый ряд моих поступков в военные годы был продиктован стремлением доказать окружающим, что я, еврей, ничем не хуже других.
Не могу не рассказать о тех двух случаях на фронте, когда я совершенно сознательно принимал жизненно важные решения, исходя из того, что я — еврей.
Была при политотделе дивизии «группа по разложению войск противника» (начальник группы — еврей, майор Винник). В группе имелся автомобиль с громкоговорящей установкой. Машина должна была подъезжать к переднему краю и, направив рупоры в сторону противника, вещать пропагандистские тексты. (Правда, я не помню, чтобы эта машина появлялась на позициях нашего полка, но многотиражка как-то писала о действиях группы.) Однажды в 1943 году Винник, узнав о том, что я свободно говорю по-немецки, разыскал меня и предложил перейти в его подчинение. Я сразу отверг заманчивое предложение, ответив Виннику, что, мол, должен же кто-то из евреев воевать на передовой.
Второй эпизод имел место осенью 1944 года, когда мы вышли на левый берег Немана напротив города Тильзит. Правый берег реки поднимался к городу почти отвесно. Когда я впервые увидел открывшуюся панораму, подумалось: «Не дай бог наступать на этот город в лоб!» Но командование имело свои соображения, и было объявлено, что в ночь на 31 октября (опять роковой последний день месяца!) полк будет переправляться через Неман и штурмовать Тильзит. Всю остававшуюся неделю мы в прибрежном лесу вязали плоты, а ночами оборудовали огневые позиции у самой реки. Было сообщено, что первым, кто войдет в город, будут присвоены звания Героев Советского Союза, но, несмотря на это, настроение у окружающих было тревожное, энтузиазм не просматривался, так как шансов уцелеть было мало. Вот строки из моего письма Вере, написанного в эти дни. «…Я стою на пороге очень серьезных боев, и один Господь знает, чем они окончатся для меня…» (ни до, ни после этого я не писал так откровенно о предстоящей опасности).
И вот за сутки до начала наступления ко мне прибывает вестовой из строевой части и вручает анкету поступающего в военно-инженерную академию. По телефону объясняют, что прибыла разнарядка на одного человека с законченным или незаконченным высшим техническим образованием, и я — единственный в полку, кто удовлетворяет этому требованию. Требовалось срочно представить анкету для оформления приказа об откомандировании на учебу. Все надо было сделать за несколько часов. Вначале я очень обрадовался счастливой возможности избежать участия в гибельной операции и принялся заполнять анкету. Но постепенно в голову стали приходить и другие мысли. «Как же я могу так поступить? Ведь это даст в руки антисемитов еще один козырь. И как могу оставить своих друзей и подчиненных в канун тяжелого боя?» Размышления закончились тем, что я позвонил в строевую часть и отказался от «счастливой возможности». А через несколько часов операцию отменили — так мне в который раз повезло на войне…
… Я понимаю, что в этой главе наряду с опровержением ряда антиеврейских предрассудков есть много противоречивого. Наверное, это связано с тем, что невозможно однозначно охарактеризовать большую общность людей, в данном случае — советских евреев».
Является ли Исаак Кобылянский исключением из правила? Нет, это обычный поступок еврея с «моего конца села». Хотите — еще точно такой же пример. Вот мотивы Владимира Местера (1926 года рождения): «…завод эвакуировали в Ленинск-Кузнецкий. Когда я в Сибирь попал, то тут уже не смотрели, сколько тебе лет, сколько тебе положено работать… Я в шестнадцать лет стал бригадиром электромонтеров! Когда исполнилось 18, я решил идти на фронт, и одной из причин, почему я хотел попасть на войну, было то, что я понимал, что если я не попаду на фронт, то мне как еврею потом будет плохо. Никто мне скидку на то, что с завода не уходил неделями, что на воздушных работах работал без ремней, облокачиваясь спиной о фермы и держась только за счет силы ветра, не даст. Так что я считал, что мне обязательно надо быть на фронте».
Примечательно, что В. Местер был на фронте воздушным стрелком на штурмовике Ил-2 и сделал 40 боевых вылетов. Немного об этом. На середину войны средняя выживаемость летчика-истребителя была свыше 50-ти боевых вылетов, летчика-бомбардировщика — 48, летчика-штурмовика — 11. Но при этом воздушные стрелки Ил-2 гибли в два раза чаще, чем летчики, и осужденных летчиков посылали не в штрафной батальон, как офицеров иных родов войск, а приговаривали к 10 вылетам в качестве воздушного стрелка!
На эту тему расскажу историю, которая интересна и способом того, как уклонялись от фронта трусы и подонки. Все воют о ГУЛАГе, но ведь одновременно молчат, что масса подонков совершала во время войны преступления с единственной целью — попасть в ГУЛАГ, а не на фронт! И кто бы мог подумать, что способом избежать фронта может быть запись в армию добровольцем?! А тут смысл простой — при мобилизации тебя отправляли, куда требуется, а доброволец мог выбрать род войск и, к примеру, еще год кантоваться в каком-нибудь военном училище, а потом еще что-нибудь придумать. У меня есть случай поразительный. Один мой знакомый утверждал, что он в 1942 году пошел на фронт добровольцем, и я относился к нему как к ветерану войны. Но как-то заговорил об этом с начальником 2-го отдела (учет
