выезд из СССР, но пока об этом молчат, как я понимаю, чтобы не попасть в моральную изоляцию, поскольку для большинства людей они немедленно стали бы предателями. Я — несколько иное дело. Такое отсутствие патриотизма мне тоже было противно, но поскольку евреи выезжали в еврейское государство, то я считал, что они на это имеют право без потери чести. Ведь Израиль в те годы воевал и воевал отчаянно, и хотя Израиль боролся в целом и против СССР, но человек, собирающийся воевать за какие-то свои, пусть и неправильные, идеалы у меня вызывал (да и вызывает) уважение.
А надо сказать, что хотя у меня к тому времени были десятки, если не сотни, приятелей и знакомых евреев, но среди них не было ни одного собирающегося выехать из СССР, да и сам выезд евреев замалчивался. Посему мне было очень интересно поговорить с Ленькой и узнать подробности. И тут он признался, что ни в какой Израиль они выезжать и не думают, визу туда они оформляют для того, чтобы только выехать из СССР, а дальше в Вене они будут добиваться, чтобы им дали уехать в США. У меня на ту пору мнение о США сложилось на основе популярной тогда и чуть ли не единственной книжки «Деловая Америка», да еще запрещенного сборника (его изъяли из библиотек) «Хрущев в Америке», — это если говорить о специальной литературе и не считать художественных произведений Лондона, Генри, Твена, Драйзера, Синклера и т. д. Посему я считал, что американцы — это деловой и очень трудолюбивый народ, а посему мне было непонятно, что в США собирается делать Ленька с его мечтами о работе, на которой можно спать. Второе, что меня крайне неприятно поразило, это то, что он едет в США не по каким-то идейным соображениям, а потому, что там его ожидает большая помощь и подачки от местных евреев. («Там к каждому празднику нам будут делать дорогие подарки», — с восторгом сообщал он.) Это уже ни в какие ворота не лезло — это уже было чистой воды предательство Родины за деньги. Тем не менее мы с женой сходили к нему на проводы, поскольку я не хотел выглядеть трусом, и, собственно, мы были единственными, кто выпил с ними на прощание.
Итожа эту главку, хочу сказать, что, пожалуй, именно жизнь в Ермаке убедила меня, что нет национальностей, которые бы играли в жизни людей роль достаточную, чтобы принимать их во внимание.
Люди, по сути, делятся на две национальности: на хороших людей и на подонков. Ермак отличался тем, что в нем в подавляющем большинстве жили лица первой национальности.
Парень я был молодой и холостой, кроме этого, я не хотел ничем себя связывать в Ермаке, тем более женитьбой. Исходя из этого сам бог дал, чтобы я свел знакомства и подружился с компанией холостых парней и вместе с ними браконьерствовал в тех местах, где водится много девушек. Таких парней было очень мно-
го, тем более среди молодых специалистов. Нужных для браконьерства мест тоже хватало, и я, честно говоря, и сам до сих пор не пойму, как так случилось, что я ни с того ни с сего приблудился к женатым? Первыми моими друзьями в Ермаке были супруги Каревы и Скуратовичи. Саша Карев и Саша Скуратович были, как и я, инженерами-металлургами, и на тот момент работали плавильщиками, Рая Карева — воспитателем в детсадике, а Надя Скуратович, тоже инженер-металлург — цеховым экономистом. Жили они здесь же, в общаге, и я быстро вошел к ним в компанию. Чуть позже приехали Женя и Надя Польских с маленьким сыном Владиком и тоже быстро влились в нашу компанию. Следует сказать, что я сдружился не просто с ребятами, а с их семьями, т. е. и с женами тоже. А женщины они были красивые, по меньшей мере я их так воспринимал, но поскольку это были друзья, то я гнал из головы всякие глупые мысли и единственное, на что решался, это потискать девчонок в танце.
Особенно по душе мне было с Женькой Польских, и это при том, что у нас и характеры и интересы были разные. Он был меломан и привез с собой уйму пластинок, мне же музыка была «по барабану». Он с Надеждой начал в ДК «Металлург» заниматься бальными танцами, много лет ездил с ней на различные соревнования, на которых они часто занимали первые места. Надо сказать, что мы с женой, с Каревыми и Скуратовичами тоже попробовали в ДК освоить в совершенстве хотя бы известные танцы, но далее двух- трех занятий у нас не пошло — решили, что и так хорошо умеем. Я был домосед и десять лет не забирал из Днепропетровска оставшийся после тестя «Запорожец», а Женька почти сразу же купил сначала моторную лодку, а потом и машину. Я был сугубо городской, а Польских прекрасно чувствовал себя в лесу, четко ориентировался, показывал мне, как безопасно развести костер, как нужно устроиться на ночлег и т. д. Меня жена заставила завести дачу, и я ею сразу увлекся, а Женька впервые взял участок лет через 15. Мы были довольно разные, тем не менее, ни с кем не было так спокойно, как с ним — с Женькой хорошо было и поговорить, и помолчать.
По ходу жизни количество друзей увеличивалось, мы стали дружны с Бондаревыми, с Чертковерами, с Масловыми, с Матиссами, особенно с Харсеевыми, но это позже, а в моем решении остаться в Ермаке все же большую роль играли первые друзья.
Тут следует сказать, что я приехал в Ермак с разбитым предыдущей любовью сердцем. Страшно переживал ее неудачный исход и не мог выбросить из головы свою коварную любимую, уверенный, что не забуду ее до гроба. И довольно быстро влюбился в Людмилу Лопатину, благо ее муж Борис накануне был призван двухгодичником в армию, и она, тоже молодой специалист, работала экономистом, а жила в общаге. Но мои тщетные попытки привлечь ее внимание к себе оставались без поощрения. К моей досаде, не один я оказался такой умный. Вокруг Людмилы увивались Валентин Мельберг и Женя Примаков. И еще кто-то, с кем я не был знаком. Чего я только ни предпринимал: и оказывал усиленные знаки внимания и, наоборот, начинал демонстрировать ей холодное равнодушие — ничего не проходило! Люся постоянно выказывала ко мне только дружеское расположение, а это далеко не то, что мне было нужно. Кроме того, я мучился ревностью, так как мне казалось, что мои конкуренты более удачливы. (Лет 15 спустя Мельберг увольнялся с завода, а я принимал его должность, мы посидели, выпили, вспомнили прошлое, и он признался, что у него с Лопатиной тоже ничего не получилось. И хотя это и выглядело смешно, но мне стало как-то легче — не так обидно что ли.) Как бы то ни было, но в ходе борьбы за Лопатину у меня из головы как-то само собою выветрились все глупости, связанные с предыдущей любовью, и я совершенно перестал ее воспринимать как трагедию.
Кроме того, неудачи с Лопатиной никак не снижали моего энтузиазма по отношению к остальным девушкам — статус холостяка надо было использовать на 110 %! То, что я откровенно не обещал жениться, мне явно не помогало, хотя было и не без приятных моментов.
Отдельно вспоминаю своего соседа по комнате Сашу Мозоляка, с которым мы прожили, наверное, около 3-х лет. Сначала у меня были разные соседи, потом поселился Саня, работавший электрослесарем, потом мы с ним перешли в маленькую комнату, а наш третий сосед в ней практически не жил, так как подселился к какой-то одинокой женщине. Потом он вообще к ней съехал, а мы, уже старожилы общаги, попросили коменданта подселять к нам соседа только тогда, когда во всей общаге свободных мест не будет, посему и жили практически вдвоем. Хотя компании друзей у нас были разные, но мы с ним жили душа в душу — я не то что не помню, я даже не представляю, что могло бы послужить причиной конфликта между нами. Вредные привычки у нас совпадали — мы оба курили. Саня далеко не флегматик, но он много не болтает, зато обладает уникальным чувством юмора — ситуационным. Его шутки невозможно было пересказать, поскольку надо образно представить себе ситуацию и массу ускользающих в разговоре моментов. Давайте попробую.
Вот спускаемся мы с нашим третьим соседом в прачечную с замоченным бельем. А сосед был таким эстетом, несколько себе на уме и с заметным чувством превосходства над нами в этом вопросе. В те годы опытные хозяйки при полоскании подсинивали белое хлопчатобумажное белье, особенно постельное, чтобы оно не желтело, и для этих целей в магазинах продавался специальный темно-синий порошок — «синька». А мы все носили семейные трусы, которые были либо черного, либо темно-синего цвета и ужасно линяли. Только прикоснутся эти трусы в мокром виде к чему-то светлому, и на этом светлом остается синее пятно, которое потом замучаешься отстирывать. Посему и стирали отдельно белое, а отдельно трусы.
И вот наш сосед полощет в тазике белую рубашку, любуется качеством стирки и с видом тонкого знатока говорит:
— Эх, еще бы подсинить, и совсем было бы прекрасно.
