Отцы-командиры Часть 2

Командир корпуса генерал Катуков терпеливо слушал причитания полковника, но, когда тот признался, что не знает толком огневой системы противника, насторожился:

— Вы же здесь больше года торчите!

Первая истина, которую усвоил Катуков, еще командуя бригадой, гласила: без разведки воевать нельзя. В заслугу бригаде, получившей в ноябре сорок первого гвардейское звание, ставили прежде всего непрерывную разведку.

— Что ж, что больше года? — обиделся усатый полковник. — Дел, слава богу, хватало. Вон какую оборону отгрохали — это раз, не дали немцу продвинуться — два, летом подсобное хозяйство развели — три, картошкой себя обеспечили — тоже помощь государству, сено заготовили, стадо коров своих имеем — не пустяки.

О хозяйственных достижениях командир дивизии говорил охотно, со знанием дела, обращаясь прежде всего ко мне. Считал, как видно, что заместитель по политической части сумеет лучше оценить его старания.

— Небось сами летом огурчиков, морквы попросите. Катуков остолбенел:

— Вы и летом здесь стоять намерены?

— За кого вы меня принимаете, товарищ генерал? Так, по привычке.

— По привычке? — недобро покосился Катуков.

Нам было ясно, что командир стрелковой дивизии психологически не ютов к наступлению. Он свыкся с обороной, пустил корни. Какой уж тут наступательный порыв!

Воспоминания об огурцах и «моркве» оживили полковника:

— Вы бы, товарищ комкор, малость своих танкистов приструнили.

— Что стряслось?

— У нас на передовой такой порядок — противника понапрасну не дразнить. Наблюдать и охранять, как по уставу положено. Тем более немец здесь смирный, проученный, на рожон не прет. Провокаций пользы не приносят. Мы пять снарядов бросим, а он двадцать пять. Жертвы, разрушения.

— Не пойму, куда клоните? — насупился Катуков. — Нас не трогай, мы не тронем…

— Экий вы, право, товарищ генерал… Танкисты на передний край ходят? Хорошо. Обстановку, так сказать, изучают, к противнику присматриваются. Хорошо. Но дня два назад явились новые экипажи. Наши их встретили, как положено встречать товарищей по оружию. Беседы о боевом содружестве провели. А один ваш лейтенант возьми и бухни: «Тут на войну не похоже, вроде перемирия». Попросил винтовку, выдвинулся вперед. И когда к немцам кухня подъехала, ударил. Те ответили. И пошла заваруха. Я даже того лейтенанта фамилию записал».

Как видите, командир данной дивизии, окопавшись осенью 1941 года, разведя огороды и стада, спокойно ожидает, когда другие дивизии разобьют немцев и обеспечат ему большую пенсию и уважение общества. Он ведь даже стрелять по немцам запретил. Это война? Какую академию надо закончить, чтобы так воевать, — Академию Генштаба, Академию имени М. В. Фрунзе или хватит сельскохозяйственного института?

Поэтому сама по себе боевая активность — это дело естественное, однако, проявляя ее, надо и понимать, что ты делаешь и чего хочешь добиться. На мой взгляд, одним из наиболее умных генералов той войны был А.В. Горбатов. Даже находясь в обороне, дивизия комбрига Горбатова искала слабые места у немцев, их отдельные опорные пункты и, создав из стрелков отряды значительно превосходящие немцев численностью, уничтожала противника, стремясь провести операцию так, чтобы немцы оставили нам пленных, трупы убитых и трофеи. «Только убив или пленив немца, думали мы, или хотя бы захватив трофеи, наши бойцы поверят в свои силы», — писал Горбатов. То есть Горбатов из только пришедших из запаса солдат и не имеющих опыта офицеров осмысленно делал солдат, для которых немцы были не властелинами Европы, а обычным противником, которого не только нужно бить, но и можно бить каждому солдату. Это азы военного дела: твой солдат должен чувствовать превосходство над врагом, не бояться его, быть уверенным в том, что он врага убьет.

Уже не вспомню, у кого читал в юности описание одного из боев Крымской войны 1854 года. Русские полки в Крыму были атакованы войсками французов и англичан в их традиционной военной форме и наши под напором «цивилизованного» и широко разрекламированного противника начали пятиться. Увидев это, генералы союзников решили закрепить успех и ввели в бой отборную французскую пехоту — зуавов. Но зуавы формировались в Алжире и носили арабские костюмы. Увидав их русские, воспряли духом — турки! А турок бить для русских было уже привычным делом. И русские полки радостно бросились вперед и смяли самую сильную французскую пехоту, хотя только что отступали перед менее сильной.

Вот мы выше рассмотрели эпизод, в котором Лебединцев со своим взводом по собственной инициативе атаковал зазевавшихся румын. Там же я дал и объяснение: по моему мнению, Лебединцев решился на это потому, что уже видел убитых врагов и сам убивал. Но и это не все. Если вы обратили внимание, Александр Захарович написал: «Мы были наслышаны о слабой боеспособности этих немецких союзников». На самом деле это ложь, которую распространяла в то время боевая пропаганда Красной Армии среди наших войск, которую услышал Лебединцев и поверил в нее. И Манштейн, в группе армий которого воевали румыны, и немецкие офицеры, которым приходилось воевать вместе с румынами, скептически относились к профессионализму румынских офицеров, к вооружению румын, но о румынском солдате отзывались, как о выносливом и стойком в бою. А Лебединцев этого, слава богу, не знал, а то, может быть, и не рискнул бы румын атаковать.

Интересно, что генерал Горбатов на протяжении всей войны не упускал случая хотя бы показать своим солдатам убитых немцев. В 1944 году его армия окружила немецкую группировку под Бобруйском, немцы пытались прорваться. Горбатов пишет:

«На другой день я проезжал по железнодорожному мосту через Березину, приспособленному противником для автотранспорта, и был поражен увиденной картиной: все поле около моста усеяно телами гитлеровцев — не меньше трех тысяч. Здесь группа фашистов пыталась вырваться из окружения. Больше всего мертвых поблизости от моста, который прикрывали зенитчики майора Панченко. Противник много раз атаковал мост, но взять его не смог.

Я изменил маршрут двум дивизиям, которые шли на переправу севернее, и приказал им идти через этот мост. Я считал, что пройденные пехотинцами лишние пять километров сторицей окупятся моральным эффектом: пусть люди своими глазами увидят тысячи убитых врагов и сами оценят подвиг товарищей, дравшихся на этом направлении».

Не соглашаясь с Александром Захаровичем в некоторых деталях, я не могу не согласиться с тем, что на фоне умных и осмысленных действий генерала Горбатова действия командира и штаба 1135-го полка просто поражают своей тупостью.

Начали они как будто бы правильно: нашли слабый опорный пункт немцев и послали роту его взять. Но рота своей массой просто оттеснила немецкий пост от моста и, не видя поверженного противника, осталась в боевом отношении такой, как и была. Немцы выбили роту, она бежала, то есть стала еще более деморализованной, панически боящейся немцев. С этой точки зрения имело смысл заставить именно ее снова взять мост, чтобы вселить в нее хоть какую-нибудь уверенность. Вместо этого в бой посылаются разведчики, которые и так имеют в полку максимальный боевой опыт. Следующая рота, севшая в оборону моста, по-прежнему панически боится немцев, что она и продемонстрировала при первой же их атаке. И дело здесь не в нерусских национальностях. В том же 1135-м полку образцом храбреца был замполитрука казах Таджимухан Телеков. Дело в страхе перед немцами, который командование полка у своих солдат и не пробовало нейтрализовать.

И несколько слов о применении спецподразделений Для решения задач пехоты. Сегодня в Чечне этот идиотизм применяется, судя по сведениям, очень широко: спецназ бросают на решение обычных пехотных задач. И дело не только в том, что расходуется спецназ, сколько в том, что пехота не видит смерти врага, не имеет чувства превосходства над противником, не набирается боевого опыта. Оказывается, такая дурость не являет собой ничего уникального, а является следствием беспомощности кадрового офицерства в боевых делах. Дурость эта, оказывается, была широко распространена уже и в той войне. Лебединцев вспоминает