Изнурительный труд гасил все его мысли и чувства. Изможденное тело валилось на циновку. Он погружался и тяжелый сон человека, измученного физически и душевно.
Но проходили дни, и он постепенно начал втягиваться. Несколько раз он заходил в каменоломни и наблюдал работу каменотесов. Их работа показалась ему еще более безотрадной. Вместе с потом известковая пыль разъедала тело, работа в полумраке или, наоборот, на солнцепеке в мрачных узких ущельях, в скрюченном положении. Постепенно он привыкал. И тогда что-то живое начало пробуждаться в его душе. Однажды он сидел на пороге хижины и рассматривал кусок светлого дерева, привезенного с собой. Он вытащил бережно хранимый нож, подумал и нанес несколько контурных линий. Пальцы осторожно и любовно обхватили материал. Нож упорно и уверенно врезался в слои. Работа захватила ого. И вот уже удивленные товарищи с восхищением рассматривают маленькую фигурку антилопы. Блестящие крапинки черного камня вместо глаз придали живость смело очерченной головке. Тоненькие рожки задорно поднимались вверх. Товарищи посоветовали обменять ее на рынке на еду. Руабен, подумав, согласился. Но решил сделать еще что-нибудь. Древесины уже не было, зато хорошего камня сколько угодно. Он выбрал кусок полупрозрачного алебастра с розоватым нежным оттенком. Алебастровых обломков на строительной площади был много. Кусок белого камня превратился в кружку, обвитую двумя лотосами. Несколько дней он еще тщательно шлифовал и придирчиво отделывал, прежде чем решил, что все закончено. Обе работы были безупречны. Странно было видеть в убогих хижинах эти красивые вещи.
ТРЕВОГИ ЖИВОГО БОГА
К повелителю Верхнего и Нижнего Египта все чаще приходили приступы дурного настроения. Десятки лет мысли его занимала усыпальница. И хоть самое трудоемкое, самое тяжелое завершено, но работы еще много. Много средств нужно для окончания. И закрадывалась мысль: успеет ли Хемиун сделать все намеченное? Удел всех смертных людей — болезни старости — все чаще навещали его: болела голова, по телу разливалось недомогание, не хотелось двигаться. Надоело каменным истуканом сидеть на троне, решать важные дела, принимать знатных людей, творить суд, как надлежало царю.
Упорно жила ненавистная мысль — уйдет в страну Молчания раньше окончания гробницы, наследник, одержимый стремлением увековечить себя, начнет строить свою пирамиду, отцову же забросает мусором, песком, необожженными кирпичами. Немало примеров в прошлом. Он пристально всматривался в лица старших детей. Пока еще не решил, кто будет преемником — Хауфра или Джедефра. Сыновья смущались, не зная причины его подозрительных взглядов.
Запомнился пугающий разговор, когда он сидел в тени густых кустов, дремал. Подошли Хауфра и Бауфра, присели на скамью, не зная, что в двух шагах сидел отец.
— Уж несколько лет занимаемся делами управления страной. Только мне думается, никогда не было такого настроения у низшего люда. Такие злые слова иной раз услышишь, делается не по себе. Да хранит нас всех всемогущий Ра! Семь и семь раз надо припасть к его защите. Простолюдины говорят, что отец наш, да будет он жив, здоров и невредим, довел людей до нищеты. Да еще два неурожайных года. Пахарей много умерло, покалечились тяжелыми камнями. Всегда так было: кто беден, тот враг. Не имеющий вещей не будет другом тому, у кого их много. Да будут простерты над нами хранительные силы богов. И жрецы ворчат, много богатств отдали на Ахет Хуфу…
— И я слышал много такого. Идешь иной раз в темноте неузнанный и слышишь разговоры, от которых холодок пройдет но спине, — подтвердил Хауфра, — уж не бунтом ли грозит нам народ? Не хочется верить.
— До этого, думаю, не дойдет. Народ Кемет привык к тому, что на троне живой бог. Да еще в этом году будет хороший урожай, простолюдины успокоятся. Мы же будем веселиться, проведем вечер в радости, как боги. Надо помнить: покинув землю, мы на нее не вернемся. Пойдем примем омовение после жары и пыли, и умастят нас рабы лучшим ливийским маслом.
Они ушли. И Хуфу поник, будто коснулось его грозное дыхание народного гнева. Страх вошел в сердце. Ведь в истории Кемет бывало такое жуткое — бунт низшего люда. И жрецы — эта наибольшая сила страны, хоть и покорны, но кто их знает… Заговоры ткутся всегда в глубокой тайне.
Фараон — будто в этом было спасенье — торопливо прошел во дворец и поднялся на крышу. Веяние с Великой Зелени[25] освежило его. Яркий день и безмятежная голубизна неба утишили его страх, но он где-то затаился и Хуфу уже знал, что он будет навещать.
Он поделился своими опасениями с Хемиуном. Князь сумрачно усмехнулся.
— У нас много плеток, и все они в действии. Тысячи воинов с секирами, вооруженные стражники, да еще те, кто держит уши в неустанном внимании. И всех мы кормим, живут от нашей милости и щедрот. — Он задумался. — Вот с жрецами хуже. Не любят расставаться с накопленными богатствами, но храмы много получали от царей в прошлом. Да и то… Только словоточение. Им выгодно прославлять пирамиду, могущество фараона, призывать к поклонению богам. У тебя могучая поддержка от богатейшего храма Ра в Оне, да и в столице — от храма Солнца. О жрецах нечего беспокоиться. Им нужно поклонение народа храмам и вера в силу живого бога.
— Да низойдет на тебя всякая благодать — здоровье, богатство, высокая мудрость, долгая жизнь и счастье детей. Успокоил ты меня, — горячо благодарил фараон племянника.
Хемиун улыбнулся, почему-то жалким показала всемогущий дядя со всеми его страхами. Он подошел к Ахет Хуфу, привязавшей его жизнь к себе, как цепями.
НА БАЗАРЕ
Начальник поселка строительных рабочих неожиданно для самого Руабена отпустил его на базар в Менфе. До базара было далеко, около сорока тысяч локтей. Руабен встал рано. Свежее утро сверкало яркими красками над широкой долиной реки, полной жизни и движения. Он прошел через пригород — царскую резиденцию. Роскошные особняки были обнесены глухими высокими стенами. Над ними свешивались густые ветви сикимор, или смоковниц. Верхушки виноградных лоз гибкий ветвями вырывались к солнцу и темной резной бахромой оттеняли стены. За ними текла жизнь богатая, сытная, роскошная. Оттуда доносились голоса детей, смех, разговоры слуг. В воздухе распространялись дразнящие запахи вкусной еды.
С предместьями, поселками простолюдинов, ремесленников, рыбаков и моряков, живших на окраинах, Белая Стена, или Менфе — столица всемогущего Хуфу — были огромна. Предки ремесленников, поселившиеся здесь в незапамятные времена, окружили свои хижины садами и огородами. Давно посаженные деревья буйно разрослись и, перемешавшись с любимыми здесь виноградными лозами, совсем закрыли убогие хижины. Но жители в особых строениях и не нуждались. Жизнь, в основном, протекала во дворах, где стояли очаги для пищи, здесь же и ели, сидя на тростниковых циновках, По дороге Руабену часто попадались храмы, окруженные густыми рощами. Статные стволы пальм с гордыми кронами чеканно вырисовывались на чистой синеве неба. Они господствовали над строениями и чуть колыхались от северного ветра, несущего влагу и свежесть Великой Зелени. Перед храмами были открытые площадки с жертвенниками, на которых приносили жертвы богам в празднества.
День был праздничный, и к базару во всех направлениях устремлялся народ. Маленькие ослики бодро тащили грузы или седоков, ноги которых спускались почти до земли.
Было уже позднее утро, когда он вместе с другими подошел к базару, близость которого чувствовалась по доносившемуся гвалту. Он враз попал в крикливую сутолоку.
Базар в городе Менфе был огромный и славился по Черной Земле. Из окрестных селений привозили и приносили в прожорливую столицу всевозможные продукты и изделия.
Руабен вошел в пищевые ряды. Большие корзины с луком, чесноком, петрушкой, огурцами и редькой окружили его своими резкими запахами и с особой силой обострили чувство голода, от которого он давно уже не мог избавиться. Ряды корзин с прозрачными, туго налитыми виноградными кистями зазывали своей
