хочешь, чтобы они росли без бедности». Но на другой день приходит с работы и говорит: все, Коленька, раз ты не хочешь, завязано и вообще на время курортного сезона все это закрыто… И полезла целоваться… Вот так, старлей. Поверил я ей, очень уж хотел поверить… Она права — дурак я был отпетый. Осень и начало зимы жили мы вроде бы нормально — мне, дураку, так казалось. А на самом деле у моей Марии Владимировны в это время уже был мой, так сказать, заместитель — гитарист из ансамбля «Ялтинские дрозды», игравший в их ресторане. Но я узнал об этом только зимой. Мы как раз авралили на стройке гостиницы, и я приходил домой поздно, падая с ног. И вот прихожу и вижу: света в окне нет и дверь заперта. Стучу. Появляется соседка и сообщает, что моя Мария Владимировна переехала к своему новому мужу и ключ взяла с собой. Девочек — тоже. Смог я пережить такое, старлей? Но я пережил, Пошел на стройку и переночевал там со сторожами. А на другой день получил койку в общежитии. Что делать, не знаю, даже сказать кому про свою беду стыдно. Вы, может, спросите: почему не пошел в милицию и не катанул про пирожки?
— Не спрошу, все понимаю. Давай дальше…
— Дальше я опять полный дурак. Узнаю, что тот гитарист — шпана залетная. У него каждый курортный сезон — новая жена. Чтоб с ним не повидаться, иду в ресторан утром, иду прямо на кухню. Говорит мне шеф-повариха, что моя Мария Владимировна взяла отгул на десять дней. Прошел срок, снова иду. Шеф-повариха говорит — нечего сюда ходить, она тебя видеть не хочет. Стал я караулить ее на улице и однажды словил, стал ей говорить про гитариста, а она смеется — гитарист давно отставку получил и больше говорить со мной не желает. Спрашиваю: как девочки? А она посылает подальше и уходит. И тогда я решаю идти в ресторан к директору и секретарю парторганизации — вопрос уже не обо мне лично, а о всей семье. Верно? — Жагин кивнул… — Партийного секретаря не оказалось — в отпуске. А с директором поговорил. Но он стал меня оскорблять. А тут еще в кабинет заявилась шеф-повариха и тоже на меня напала. Тут я сорвался, старлей. Я сказал ей, что не хочу, чтобы мать моих девочек вместе с ней села в тюрьму за пирожковые дела. Тут такой крик поднялся, что и слов не разберешь! И она вызвала своего ресторанного швейцара. Является такой хмырь с бородой и без слов берет меня за шиворот и толкает к дверям. Ну, я развернулся и врезал ему под бороду. Он шмяк на пол и лежит, что мертвый. Вызвали милицию. И состоялся мой первый привод с обвинением в хулиганстве и драке в состоянии легкого опьянения.
— Опьянение было? — спросил Жагин.
— Было, старлей. Как шел в ресторан, для храбрости принял сто грамм… или сто пятьдесят — не помню. После этого я немного затих, тем более что Мария Владимировна один раз дала мне возможность на улице повидать дочек. Ну вот. А в конце зимы узнаю, что моя Мария Владимировна купила часть дома и живет там с новым мужем. Кто он — не знаю. Я решил — пойду схожу погляжу, если у нее там все серьезно, махну рукой и отойду в сторону. Узнал, когда у нее выходной, и вечерком пришел к ней. Девочки уже спали, а она сидит перед цветным телевизором в обнимочку с ним. Ну, она, конечно, в крик. Ты, говорит, не даешь мне жить и воспитывать девочек — и пошла, и пошла! А я в это время обнаруживаю, что знаю этого парня — мы у него вино покупали за две цены. И вот я его тихо и мирно спрашиваю: а почем теперь у тебя вино? Он сразу полез на скандал и пустил в ход руки, но он хоть и молодой, а мужик прокислый, я ему поддал пару раз, он и завыл: «Держите бандита!» Кто-то из соседей вызвал милицию, и я получил второй привод. На этот раз за меня вступился сам начальник стройуправления — выручил. Но взял с меня слово, что больше я в такое дело не полезу. Я пообещал. А через неделю получаю повестку в суд. Оказывается, на развод. И она там, и он. Разговор короче воробьиного носа, нас разводят и назначают мне алименты. После суда прошел я к судье, решил, что ему я скажу все, даже про пирожки, а главное — про то, что боюсь за воспитание и судьбу девочек. Но судья слушать меня не стал, сказал: любишь кататься, люби и саночки возить — плати алименты и живи нормально, не ты, говорит, первый, не ты последний…
На том мое проживание в курортном том городе и закончилось. По первому исполнительному листу я уплатил, а потом бросил все и уехал в Москву, где и обитаюсь. Как обитаюсь, вы, старлей, знаете. Но из всего, что зарабатываю, третью часть перевожу Марии Владимировне. Могу квитанции показать. Но честно работать по своим возможностям не могу, старлей. Не могу, и все.
— Девочкам твоим от этого хуже, — сурово заметил Жагин.
— Пока там все в порядке. Один мой дружок тамошний встречался по моей просьбе с Марией Владимировной, спросил у нее, где я и что со мной. А она рассмеялась и говорит: «Коленька ваш в бегах от алиментов, сильно вышел в люди, но больше четвертного не присылает. Мы с мужем, когда его переводы приходят, смеемся до упаду. И на каждый его присыл в ресторан ходим…» Вот так, старлей. Хотите меня судите, хотите — милуйте, а иначе я жить не буду. Пока не буду. Должна же эта воровка попасться и сесть за решетку? Должна?
— Если по-прежнему ворует — сядет, — твердо ответил Жагин.
— И тогда я дочек заберу себе. Могу сделать это по закону?
— В общем, можешь, но дело будет нелегкое.
— Все силы на него положу, старлей. И тогда счастливей меня не будет человека…
Жагин молчал и думал о том, какие в жизни бывают истории — просто не придумаешь. И еще он думал об Улькине: а ведь хороший он мужик, если глядеть на него без формальности.
Они долго молчали, допили пиво.
— Знаешь, что бы я тебе посоветовал? — заговорил наконец Жагин. — Ты все-таки иди на приличную работу и посылай ей денег побольше. А если она тебя разыщет и придет исполнительный лист, плати, как положено. Ты можешь зарабатывать столько, что и для тебя — одиночки — хватит. Тогда у тебя совесть будет чистой, как вода в роднике. И жить будешь, как человек…
Улькин долго молчал, тупо глядя в мокрый стол, потом сказал:
— Да кто возьмет меня на приличную работу с моим трудовым списком, где уже одиннадцать раз записано: «разнорабочий при магазине»? И десять раз уволен за нарушение трудовой дисциплины.
— Так или этак, но с водкой надо кончать, — сказал Жагин.
С этого дня у Жагина ко всем его заботам прибавилась еще одна — Улькин. Но прежде чем предпринять что-либо, Жагин рассказал об Улькине своему начальнику: без его поддержки ничего начинать нельзя.
Майор Гринин выслушал Жагина, не перебивая, потом помолчал и сказал:
— Вечно ты, Жагин, влезаешь в такие головоломные истории, а ведь тебе прямой службой заниматься надо.
— Да тут все занятие — помочь ему на работу устроиться.
— А жилье у него есть?
— Он в Кратове сторожит дачу одного профессора, тот ему еще и платит за это четвертной в месяц.
— Ну, гляди сам. Детским садом занялся?
— На той неделе кончу, и директор, и повариха — воровки, детей, гады, объедают.
— Нянечку поблагодари — она честная.
— Приказ о ее увольнении отменен, и она сейчас моя первая помощница.
— Ладно, действуй. Улькин у этого твоего фамилия?
— Улькин.
— Да, лягнула его жизнь по темени.
Жагин был доволен — на его заботу об Улькине «добро» начальства получено…
В это утро Жагина спросила жена:
— Ты Улькину квартиру выхлопотал?
— Нет.
— Пропала последняя надежда, думала, выбьешь ему квартиру, займешься наконец ремонтом своей комнаты. Обо всех болеешь, кроме себя.
В тот же день Жагин зашел в бюро ремонта квартир. Знакомая девушка-сметчица была на месте.
— Ой, товарищ Жагин, стыдно в глаза вам глядеть, но в нашей конторе полный бедлам: начальника уволили, а нового так и нет. Одну ремонтную бригаду забрали на другие объекты, работать у вас
