Помнишь случай в Энске?
Ладжун, прерванный в своих разглагольствованиях на вольную тему, захлопнул рот и настороженно уставился на Дайнеко.
— Но… я же там все признал.
— О чем и толк. Ты признал, а выяснилось, что действовал не ты.
Ответная речь Юрия Юрьевича заняла 25—30 минут и не содержала ни единой вразумительной фразы. Это была отработанная реакция на трудный вопрос: из него начинал изливаться бурный словесный поток, возбужденная болтовня вокруг да около, почти бесконтрольная, только с условием, как в детской игре: «да» и «нет» не говорите, черного, белого не берите.
— Михаил Петрович, я там был, я не хочу канители, клянусь честью! Вы спросили, я признал, потому что есть случаи, которые действительно… я их, хоть никем это не доказано, я их помню для себя. Когда я там присутствовал, если хотите знать, там были еще две девочки-москвички, я на них рублей триста израсходовал. Когда мне женщина нравится, я на все готов. Я мог взять две болоньи и костюм джерси, чтобы их наказать, пусть себе новые покупают. Я мог так. Но я не тот по натуре человек, понимаете, в чем дело?
— Погоди, Юра, ты не про то, давай конкретнее. Преступление в Энске совершил молодой мужчина, внешне похожий на тебя, но…
— Я на себя это беру, клянусь, но ваше право мне не верить. Конечно, ваше право мне не верить. Мне один черт, десять случаев или одиннадцать. Я к примеру говорю. Я мог не взять ни рубля, но я обозлился…
— Всего случаев, кстати, семьдесят четыре.
— Боже мой!
— Вот именно, хватает. И к чему еще нужно на себя клепать?
— Все улики падают на меня, потерпевшие фотографию мою узнали. Что после этого? Я думал, вам нужно…
— Ты плохо думаешь о советском правосудии и обо мне лично.
— Нет, Михаил Петрович, клянусь! Я хочу только одного: если даже на суде не будет тех свидетелей, я могу все-таки встретиться с ними. Я этот случай помню, что себе нервы портить? Я уже проклял все на свете и могу выложить «от» и «до». Меня никто за язык не тянул, я сам признал, написал собственноручно, добровольно, короче говоря, потому что прямо решил, вы понимаете?..
И так, скороговорочкой, до бесконечности, туманно, но упорно, повторял он свое «признание».
«Это наверняка имело определенную цель; пустых фокусов Ладжун не выкидывал. Но какую же цель?» — рассуждал Дайнеко.
Нет, он не терялся в догадках, они возникли сразу. Михаил Петрович срочно собрал бригаду — всех, кто оказался под рукой. И мнения совпали.
— Энским делом Ладжун прикрывает другое преступление, более тяжкое.
— Энск подошел по срокам. Для ложного алиби.
— Ухватился, а теперь не знает, как дать задний ход.
— Добро, — подытожил Мудров. — Надо поднимать, какие серьезные происшествия были в тот период по стране.
Теперь требовался «пустячок» — нераскрытое преступление, совершенное в любом уголке страны (кроме Энска) в период с 16 по 21 октября.
Выяснить, где что случилось, нетрудно. Но вот «примерить» все это к Ладжуну и понять, какое из преступлений придется ему «впору», — задача не из легких. Задача и на интуицию, и на сообразительность.
Дня три от Михаила Петровича не было вестей, а затем… Но лучше предоставим слово ему самому.
— В воскресенье решил переключить мозги на что-нибудь постороннее: чувствую, забуксовал. Дочки обрадовались, потащили в Измайлово на выставку охотничьих собак. Ну, идем вдоль рингов, голос из динамика объясняет, где какая порода и чем замечательна. Остановились возле русских гончих, диктор их расхваливает: неутомимы, дескать, во время преследования зверя и особенно ценятся за «вязкость», то бишь настойчивость в поиске потерянного следа. И вот стою, слушаю, смотрю на псов, ни о чем вроде не думаю. Хорошие такие, вислоухие, морды с задумчивыми глазами. Солнышко светит. Хозяева волнуются… И вдруг, братцы, в голове откуда ни возьмись: «Терек»! Будто какие шестеренки сами собой сцепились, и — бац! — завертелась механика. Пошло одно к одному. У Горностаевой Ладжун интересуется системой инкассации. В роли капитана дальнего плавания он тоже интересовался порядком сдачи выручки — когда гулял на теплоходе «Чернышевский». Помните, обещал устроить заведующую рестораном на заграничные рейсы? А теперь в делах, которые мы собрались проверять, фигурирует убийство с ограблением на «Тереке». Это речной теплоход того же типа, что и «Чернышевский». И убита опять-таки заведующая рестораном! Вы руки Юрия Юрьевича крупно снимали? Я, пожалуй, других таких не встречал. Стою я там на выставке и уже ни людей, ни собак не вижу, одни его руки в глазах плавают.
(Да, мы снимали руки Ладжуна, они были чрезвычайно выразительны. Пухлые, ухоженные, они и впрямь плавали в воздухе — то разгоняли сигаретный дым, то красиво прижимались к груди, то взмывали вверх, призывая в свидетели небо. В его похождениях они служили своего рода визитной карточкой: смотрите, вот человек, никогда не работавший физически, не набивший мозолей и не возившийся в грязи. От рук веяло хорошим мылом, довольством и скрытой хищной силой. Потерпевшие вспоминали: при знакомстве Ладжун первым делом выкладывал на стол, на барьер — на то, что отделяло его от будущей жертвы, — свои холеные руки и играл ими на разные лады.)
— Почему представились руки? Да потому, что женщина на «Тереке» была задушена голыми руками. Его голыми руками, уверен!..
Так из порядочной груды происшествий Дайнеко «по наитию» извлек единственно нужное.
Фабула преступления (как выражаются юристы) состояла в следующем. Во время предпоследнего рейса прошлогодней навигации, когда теплоход подходил к Ярославлю, заведующая рестораном Титова не появилась на рабочем месте. Пошли ее звать, постучались в каюту. Молчание. Дверь и окно заперты, стекла зашторены. Забеспокоясь, взломали дверь. На койке словно спала, завернувшись в одеяло, мертвая Титова. От ресторанной выручки, которая хранилась в ее каюте, почти ничего не осталось. Было выдвинуто несколько версий. По одной из них подозревался пассажир каюты № 20. Он ухаживал за Титовой в рейсе, а с теплохода сошел, не доехав до пункта назначения. Розыски его тогда оказались безуспешными, и прокуратура приостановила следствие.
В материалах, затребованных Михаилом Петровичем, имелось приблизительное описание внешности подозреваемого пассажира. Им вполне мог быть Ладжун…
Группа в лихорадке ждала предстоящего допроса. Юрий Юрьевич, которого все привыкли воспринимать несколько юмористически, грозил обернуться фигурой страшной и зловещей. Для фильма поворот, конечно, выигрышный, но неужели действительно?.. И как будет держаться Дайнеко? Сумеет ли сохранить прежний тон? Одно дело, когда перед тобой ловкий вор и мошенник, совсем другое — возможный убийца! И нужно не выдать ни подозрений своих, ни цели допроса. Более того, поначалу успокоить Ладжуна, который наверняка встревожен предыдущей встречей.
За Дайнеко группа волновалась напрасно. Он был сама естественность и благодушие и легко согласился с Ладжуном, когда тот, нервно сглотнув, произнес заготовленную фразу:
— Время идет, дело пора закрывать.
— С тем сегодня к тебе и намеревался. Сроки истекают, основное мы в общем прояснили, осталось немного дочистить — и распрощаемся. Любопытно, Юра, будешь меня вспоминать добром или худом?
В ответ полились заверения в вечной любви, затем разговор незаметно потек иным руслом (надо ж напоследок потолковать по душам): каково будущее Юрия Юрьевича, как вести себя в суде, сколько могут дать за его «художества». Юрий Юрьевич стонал и маялся при мысли о грядущей расплате и охотно переключился на любимую утешительную тему: жизнь в прошлые годы, победы над женщинами, дурачье, которое он водил за нос и ощипывал.
Михаил Петрович выжидал и подавал короткие реплики, осторожно направляя беседу. Он и раньше
