Комментарий к роману 'Евгений Онегин'

6 Вольные французские моды, например стрижки a la Titus (короткие, с приглаженными прядями), появились в России сразу после отмены нелепейших запретов, касающихся одежды и внешнего вида, введенных для своих подданных царем Павлом (задушенным мартовской ночью 1801 г. кучкой царедворцев, не выдержавших его сумасбродств).

В 1812–1813 гг. европейские денди носили довольно короткие растрепанные кудри, «усилиями двух часов тщательно приводимые в беспорядок», как пишет У. М. Прейд о прическах франтов более поздней поры («О прическах» в «Итонском студенте» / W. M. Praed, «On Hairdressing» in «The Etonian», I [1820], p. 212).

7 Dandy лондонский… — К написанному по-английски слову Пушкин дает примечание 2: «Dandy, франт». В черновиках примечаний к изданию 1833 г. было еще определение: «un merveilleux».

Слово «денди» родилось на границе Шотландии ок. 1775 г. и было модным в Лондоне с 1810 по 1820 г.; оно означало «щеголь», «из золотой молодежи» («золотые дети Метрополиса», как неожиданно выразился Иган в гл. 1 кн. II произведения, о котором ниже). Пишо в сноске к своему «переводу» Байронова «Беппо», LII, неточно определяет «un Dandy» как «Petit-maitre anglais»[120] .

Пирс Иган так описывает родословную лондонского денди в своей «Жизни в Лондоне» (Р. Egan, «Life in London», 1821), кн. 1, гл. 3:

«Денди появился на свет благодаря Тщеславию, движимому Жеманством, папаша его — Птиметр или Щеголь-маккарони, дед — Ферт, прадед — Вертопрах, прапрадед — Модник, а древнейший прародитель — Фат».

Красавчик Бруммель жил жизнью лондонского денди с 1800 по 1816 г.; ко времени Онегина он со вкусом обосновался в Кале. В 1840 г., когда вместо «денди» уже говорили «tiger» (тигр), лондонский биограф Бруммеля капитан Уильям Джессе отмечает: «Если мое разумение верно и дендизм состоит в вопиющей экстравагантности платья — например, в чрезмерно подбитых плечах, в панталонах, ткани которых хватило бы вдобавок на сюртук, в сорочках, воротнички которых подпиливают своим владельцам уши, а углы чуть не выкалывают глаза, — то Бруммель, вне всякого сомнения, денди не был. Он был „красавчиком“… Его главной целью было избежать нарочитости»[121].

Точно так же и Онегин был не денди, а «красавчиком» (см. коммент. к гл. 1, XXVII, 14).

8 увидел свет — «Свет» здесь в значении le monde, le beau monde, le grand monde (большой свет), «модный свет», «веселый свет», «светское общество», «высшее общество» — вот букет синонимов.

Ср. у Поупа: «Мой сын единственный — пусть выйдет в высший Свет: / Его французский безупречен…». («Подражание Горацию», кн. II, эп. II).

Ср. у Байрона: «Дон Жуан увидел Микрокосм на ходулях, / Именуемый „высшим светом“» («Дон Жуан», XII, LVI, 1–2).

Ср. у Игана: «Преимущества того, кто „видел свет“… возбудили любопытство нашего героя» («Жизнь в Лондоне», кн. II, гл. 3).

10 писать — В тексте — писал, небольшой солецизм, который был бы необоснованно усилен использованием прошедшего времени в переводе.

12 непринужденно, в V, 9 — без принужденья; в V, 7 — ученый; в V, 11 — ученым. Близкий повтор эпитетов характерен для русской литературы XIX в. с ее сравнительно небольшим вокабуляром и юношеским презрением к прелестям синонимии.

14 Что он умен и очень мил — Для меня это звучит слишком современно. Мил, уже использованное Пушкиным в предыдущей строфе, — это французское gentil: «Le monde decida qu'il etait spirituel et tres gentil»[122].

Вариант

8 В черновой рукописи (2369, л. 5 об.):

Шестнадцати не больше лет…

(«Шестнадцати» поставлено вместо «семнадцати».)

V

Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
⁴ У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант.
⁸ Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
¹² Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.

1—2 Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь… — Анализ ударений в стихе 2 см. в Приложении II, «Заметки о просодии», § 13 «Рифма».

Парафраз этих строк, которые трудно перевести, не добавив и не убавив смысла, звучит так: «Все мы обучались то одному, то другому, то так, то сяк» или просто: «Мы учили что попало и как попало».

Все описание онегинского ученья (гл. 1, III–VIII) легкомыслием интонации напоминает «Дон Жуана»