подобными пометками, напоминая читателю, что все здесь происходит как бы в рамках заезженной литературной традиции, а между тем обстановка меняется быстро, и не обязательно в хронологической последовательности, от романтического
Хотя метод аллюзии един во всех романах Набокова, отметим своеобразное тематическое оправдание его повторяемости в пародировании развития жанра, поскольку история Вана Вина как раз являет собой в жанровом отношении обратный ход магистрального тематического движения самого романа. Что характерно, этот роман повествует об утрате иллюзий — таково, как известно, название романа у Бальзака, — от донкихотствующего рыцаря, который в конце концов оставляет свои поиски Золотого Века, умирает сломленным, коря свои романтические мечты, и далее — к Эмме Флобера, которая, приняв мышьяк, в предсмертных конвульсиях освобождается от грез о Голубой Дали; к Анне Карениной (первая фраза истории о ней приводится в переиначенном виде в первой же фразе романа «Ада»), закончившей свою мучительную жизнь под колесами поезда. Все «счастливые концы», которые мы находим в классическом романе, обычно просто дань традиции (Диккенс) или трезвое приспособление героев к законам общества (Джейн Остен, Джордж Элиот). «Ада» становится им прямой противоположностью, являясь попыткой возвратиться к раю, фактически утвердить яркий образ молодости и первой любви как наиболее сильный неизбывный и
Для понимания того, зачем потребовалась Набокову инцестная любовь, обратимся к помощи двух ключевых, весьма ценных аллюзий. Одна проста и является чистой параллелью от противного; другая сложна, поскольку она — воображаемая модель всей этой книги и разветвляется на другие, сходные с нею аллюзии. Несколько ссылок по ходу сделано в адрес Шатобриана; Ада шутливо называет Вана «мой Рене»; да и первая часть названия «Ада, или Эротиада» подозрительно напоминает пародию на такое романтическое: «Рене, или Следствия страстей». Как и Ван, Рене личность незаурядная, с поэтической душой, испытывающая несказанное наслаждение от буколических прогулок с прелестной своей сестрой, пока инцестная природа связи не вынуждает их расстаться. На этом параллели кончаются; все остальное решительно не совпадает. «Рене» — книга, проникнутая романтической
Зеркальная игра инициалами Вана и Ады — подчеркнутая, когда Набоков находит подходящий драматический момент, чтобы изобразить А вверх тормашками, — предполагает, что эти двое — идеальные любовники исключительно потому, что половинки одного целого. В самом Деле, ведь книга Вана практически «написана» ими обоими, единое воображение под названием «Ваниада» самовыражается двумя голосами попеременно. Родинка на тыльной стороне правой руки у Вана повторяется точно такой же на Адиной правой руке, поскольку и физически и психологически оба любовника и в самом деле две половинки того двуполого первобытного человека, которого Аристофан так красочно расписывает в «Пире» Платона. По талмудистскому преданию, Адам в Раю до сотворения Евы был существом двуполым, и Набоков, явно вслед за талмудистами, соединяет греческий с древнееврейским мифом, воплощая в своих переплетшихся причудливым образом брате и сестре образ безгреховного, цельного человека.
Основным ключом к замыслу Набокова в этом смысле становится одна повторяемая аллюзия, в особенности в той части, где описывается Ардис: отсылка к одному из наиболее ярко воплощенных в англоязычной поэзии образов рая, к стихотворению Марвелла «Сад». Ада девочкой пытается перевести это стихотворение на французский (в ее версии дуб зримо открывает вторую строку); после первой разлуки влюбленных именно это стихотворение так удачно становится для них ключом к шифру писем, которыми они обмениваются. Второе четверостишие стихотворения, в романе не приводимое, начинается такими словами: «Такой покойной нашел тебя я здесь / И с Непорочностью, твоей сестрой любезной! / Как долго заблуждался я, считая застать тебя / В шумном Кругу Поклонников». Эти строки, безусловно, как нельзя лучше соответствуют духу романа, словно бы являясь его эскизом, хотя «сестра» и «непорочность» обретают здесь совсем иной смысл. Стихотворение Марвелла — блаженное видение, далекое от безумств физической страсти; одинокий обитатель сада, однако, там с чувственным восторгом упивается сочными плодами, упавшими с дерев, услаждая ими свой вкус, тогда как ум его погружен в сладостное самосозерцание, где — не под стать ли автору «Ады»? — он «создает в возвышенном порыве / Далекие иные Миры и иные Моря». В ардисских кущах «Ады» также с ветвей сыплются сочные плоды, когда карабкающаяся на дерево Ада, поскользнувшись, падает, обхватив ногами спереди шею изумленного Вана, невольно подставляясь для первого интимного поцелуя, так как, о чем мы уже неоднократно осведомлены, нижнего белья она не носит. Тут же Ада провозглашает это дерево Древом Познания, доставленным в поместье Ардис из Эдемского Национального Парка, однако ее соскальзывание с ветвей явно обращается в Благопадение, ибо в этом саду, как и у Марвелла, совершенно немыслим непоправимый грех. Кроме того, марвелловское стихотворение рисует образ Грехопадения комически, без каких бы то ни было дурных последствий: «Споткнувшись походя о дыни, / запутавшись в цветках, я грянул на траву.» Подобным же образом перевитие рук и ног пылко сплетающихся Вана и Ады уподобляется древней как мир растительной жизни, приравниваясь к завиткам вьюна; а Ван, бросившись прочь вслед за последним перед первой разлукой объятием, и впрямь описан бегущим, «спотыкаясь о дыни», и эта аллюзия как бы подсказывает нам непременное его возвращение в свой Адо-Ардисовый Рай.
Вместе с тем именно завершающее четверостишие «Сада» Марвелла являет нам наиболее правдоподобную модель того, к чему Набоков стремится в своей «Аде». После того, как душа обитателя сада расправила, встряхнув, свои серебряные крылья средь ветвей, поэт мысленно возвращается назад к изначальному раю Адама и затем возвращает нас к «Истинному» миру времени, но времени, не преображенному искусством, к природе, упорядоченной «умелым Садоводом» в виде цветочного циферблата, указывающего время. Труженица пчела ныне, под стать человеку, «отсчитывает себе время» по травам и цветам (по произношению XVII века возникает каламбур:
