<…> «Дар» окончен и достоин, конечно, внимательного разбора. К сожалению, перерыв в три-четыре месяца между книгами «Современных записок» нарушает цельность впечатления настолько, что о романе трудно судить, не перечитав его. Да и напечатан он был с пропусками; значит, перечесть его лучше будет в отдельном издании. Новые главы «Дара» начинаются с воспроизведения нескольких критических отзывов, будто бы вызванных «Жизнью Чернышевского», сочинением сиринского героя Годунова-Чердынцева. Как и можно было ожидать по предыдущим намекам, отзывы эти пародийны и портретны.
Пародия — самый легкий литературный жанр, и, будем беспристрастны, Сирину его «рецензии» удались. Если все же эти страницы «Дара» как-то неловко и досадно читать, то потому, главным образом, что они не только портретны, но и автопортретны: ясно, что Линев — это такой-то, Христофор Мортус — такой-то, но еще яснее и несомненнее, что Годунов-Чердынцев — это сам Сирин!.. Ограниченные критики отзываются о Годунове отрицательно, прозорливые и понимающие — положительно: рецепт до крайности элементарен. Некоторые, самые проницательные, утверждают даже, что «за рубежом вряд ли наберется десяток людей, способных оценить огонь и прелесть этого сказочно-остроумного сочинения».
Насчет остроумия можно согласиться, хоть и отбросив «сказочность». Сирин действительно исключительно остроумный писатель, остроумный не в смысле зубоскальства или насмешливости, сказавшихся в пародии, а в смысле умения делать из неожиданных наблюдений самые непредвиденные выводы. Остроумно всякое его сравнение, всякое описание. Но остроумие и ум — вовсе не то же самое: порой они даже друг друга исключают. В качестве примера сошлюсь хотя бы на те строки из «Дара», где сказано, что Достоевский «напоминает комнату, в которой днем горит лампа». Очень метко как образ! Но в контексте со всем, что вообще написано Сириным, при сопоставлении с его собственным представлением о человеке и жизни, тут за этой «лампой» разверзается бездна обезоруживающей наивности. К Достоевскому фраза не имеет никакого отношения, но к Сирину в ней — ценнейший комментарий.
Все эти замечания ничуть не изменяют, конечно, отношения к автору «Дара» как к художнику. О его блестящих данных, об его удивительной самостоятельности мне приходилось писать не раз. В напечатанном отрывке романа — много страниц, укрепляющих установившееся мнение, например, сцена в лесу. Писателя, как, впрочем, и всякого человека, следует брать таким, как он есть. А Сирин, каковы бы ни были его недостатки, в нашей новой литературе все-таки один, и было бы глупо и мелочно поддаваться случайному раздражению, как в иных случаях глупо и мелочно поддаваться лести. <…>
СОБЫТИЕ, ИЗОБРЕТЕНИЕ ВАЛЬСА
«Событие»: драматическая комедия в трех действиях. Впервые: Русские записки. 1938. № 4 Премьера: Париж, зал газеты «Журналь», рю Ришелье, 100, 4 марта 1938 г. Режиссер, автор костюмов и декораций — Ю. П. Анненков. Роли исполняли: А. Богданов (Трощейкин), М. Бахарева (Любовь), Н. Петрункин (Ревшин), Л. Кедрова (Вера), М. Токарская (Марфа), В. Чернявский (Мешаевы), В. Субботин (Барботин), С. Бартенев (маститый писатель), М. Крыжановская (Вагабундова) и др.
«Изобретение Вальса»: драма в трех действиях. Впервые: Русские записки. 1938. № 11
«Событие» и «Изобретение Вальса» — далеко не первые драматические произведения В. Набокова. В первой половине двадцатых годов им было создано несколько пьес, скетчей и драматических фрагментов: «Смерть», «Полюс», «Скитальцы», «Трагедия господина Морна», «Агасфер. Драматический монолог, написанный в виде пролога для инсценированной симфонии», «Дедушка», «Человек из СССР». Полностью или частично они были опубликованы на страницах газеты «Руль» (за исключением «Скитальцев», появившихся в альманахе «Грани»). При жизни автора эти произведения не переиздавались. Большинство из них не имело сценического воплощения. Соответственно, они не привлекли особого внимания эмигрантских критиков. Исключением является, пожалуй, «Человек из СССР»: его единственное представление, состоявшееся 1 апреля 1927 г. в берлинском зале Гротриан-Штайнвег (руководил постановкой Ю. Офросимов), имело несомненный успех у многочисленных зрителей[68]. В рецензии на постановку говорилось о том, что «Человек из СССР» — «это первая драма из эмигрантской жизни, и надо признать ее удачной. Лиризм автора нашел в ней для себя подходящее применение. Чувство художественной меры заставило его подняться над барьером, разделяющим современных гогов и магогов, и быть объективным. Он не насмехается, не проклинает, он печально улыбается. В этой улыбке безболезненно растворяются противоположные страсти» (
За «Событие» Набоков взялся в ноябре 1937 г. Пьеса специально предназначалась для Русского театра: об этом Набокова просил И. Фондаминский, член правления «Общества друзей русского драматического искусства», организованного в Париже с целью содействия Русскому театру.
Во время премьеры «События» полностью повторилась печально знаменитая история с первым представлением «Чайки»: зрители встретили «драматическую комедию» ледяным молчанием. По мнению В. Яновского, в этот вечер «обнаружился <…> предел недоброжелательства» к Набокову-Сирину со стороны литературной элиты русского Парижа. Покровитель В. Сирина Фондаминский, по воспоминаниям Яновского, «почти плакал: „Это ведь курам на смех. Сидят спереди обер-прокуроры и только ждут, к чему бы придраться“»[69].
Спустя два дня после премьеры, в день второго спектакля, на страницах воскресного номера «Последних новостей» появилась разгромная рецензия К. Парчевского <см.>, которая, по идее, должна была отвадить потенциальных зрителей и тем самым поставить крест на сценической судьбе сиринской пьесы. Но, как это часто бывает, статья злокачественного критика вызвала совершенно противоположный эффект и лишь подстегнула любопытство русских парижан. Как сообщалось в очередной заметке «Последних новостей», посвященной сиринской пьесе, «посетителей Русского театра, бывших на втором представлении пьесы В. Сирина „Событие“, ждал приятный сюрприз: пьеса прошла с подъемом и была очень горячо принята зрительным залом. Подтвердилось старое театральное правило: посетители премьеры не всегда оценивают пьесу так, как к ней относится затем широкая публика… Бесспорная талантливость автора, отличная и изобретательная постановка, хорошая игра всех без исключения актеров обеспечили пьесе успех. Артисты, много и любовно поработавшие над своими ролями, были на этот раз полностью вознаграждены. Публика реагировала на отдельные реплики, блещущие остроумием, и с большим интересом следила за развитием действия. Пьеса вызывает в Париже много споров; наряду с теми, кто осудил „Событие“, есть немало горячих поклонников пьесы» (В Русском театре // ПН. 1938. 9 марта. С. 3).
О том, что пьеса была тепло встречена зрителями, красноречиво свидетельствует письмо одного из них в редакцию «Последних новостей»:
«Милостивый государь, господин редактор!
Позвольте мне, случайному зрителю, высказать — не столько свое мнение, сколько свои впечатления по поводу „События“. Я не был на премьере. В день второго спектакля, утром, появился в „Последних новостях“ критический отзыв о представлении, и шел я в театр предубежденный. Если „осудили“, да еще такого хорошего писателя, значит, правда — дело плохо! Но билет был взят. Я пошел — и не жалею!
Я был приятно поражен. Может быть, артисты, меньше нервничавшие, нежели на премьере, лучше играли? Может быть, режиссер внял некоторым замечаниям критика и исправил недостатки? Не знаю. „Событие“, по моему, — замечательная пьеса! Пьеса — особенная, новая, занимательная, полная своеобразия и неожиданностей, любезных сердцу зрителя.
