друг друга матерью и сыном, как наши совместные прогулки.
Пьетро ждет, ищет глазами вместе со мной, наблюдая за моими беспорядочными движениями. Нахожу пластырь, а кажется, будто нашла что-то необыкновенное. Он тоже улыбается:
— Есть?
— Да, есть.
Протягивает мне ногу, всю в песке. Ударился о скалу, кусочек ногтя отломился у самого основания, течет кровь.
— Сполосни ногу.
Не хочет вставать, ему больно.
Я наклоняюсь, беру ногу. Высасываю кровь вместе с песком. Вытираю стопу подолом юбки.
Пластырь плохо приклеивается, потому что палец все еще влажный, а я никак не могу найти очки. Пьетро не жалуется, даже говорит спасибо.
Кто ты? Сколько раз я задавала себе этот вопрос. Сколько раз подозрительно вглядывалась в тебя. Смеешься, как смеялся Диего, как смеются все мальчишки. Ты и сумасшедший, и умный одновременно, и наивный, и опасный. Вероятность появления такого, как ты, — одна к миллиону. Мальчишка из две тысячи восьмого года, рожденный в конце декабря девяносто второго в Сараеве. Один из первых детей массовых насилий на этнической почве.
Переводит дух.
Лежит на боку, не двигаясь, как лодка, которую вытащили на берег; костлявая задница в плавках- шортах австралийского серфингиста. Поворачивается, я смотрю на его сломанный зуб. Слишком худые щеки. Он глубоко дышит.
На сколько частей разделено тело? Складка, где прикреплено ухо. Линия руки. Глаз, ресницы. Кость коленного сустава. Волоски на коже как выцветшая трава.
Смотрю на части тела моего сына. Может, я всегда это знала, вот в чем правда. И никогда не хотела ничего знать. «Ты свободен, — должна бы я ему сказать, — он тебе не отец». Ты сын кучки демонов, опьяненных ненавистью.
Прыгая на одной ноге, он опирается о меня.
— Слушай, я не смогу тебя держать…
— Сможешь, сможешь.
Что-то знакомое, рыбная лавка, которая, по-моему, осталась той же, со шторкой из пластиковых язычков, чтобы не залетала мошкара. Куст дикой герани, огромный, как дерево.
Пьетро сказал: «Хочу сходить туда. Хочу посмотреть на то место, где умер папа». Неожиданно он назвал Диего папой, и все мне показалось таким абсурдным!
Следую за этой ложью. Пьетро молча забирается наверх.
Аска показала мне ту большую скалу, похожую на голову динозавра с открытым ртом: ее не сложно было заметить, она такая одна.
Диего пролез в этот рот.
Аска сказала: «Он уже готов был вернуться к тебе».
Потом он полез наверх.
Выбрал правильный свет, незадолго до заката. Свет своих самых лучших снимков.
Пьетро оглядывается вокруг. Он проворнее меня, уже стоит на вершине.
— Осторожней!
Я боюсь, очень боюсь.
— Здесь нет ничего! — кричит.
Когда я добираюсь до него, он тихо повторяет:
— Здесь ничего нет, ма…
А чего он ждал? Часовни? Могильной плиты? Фотоаппарата, высеченного в скале?
Я старая и вспотевшая, а он молодой, как одна из этих летающих здесь чаек. Мы садимся на камни, смотрим на море, кажущееся необозримым, бескрайним. Пьетро обнимает меня, кладет руку мне на плечо. Возможно, впервые защищает меня. Потом всовывает мне что-то в руку обычным своим грубым неумелым движением. У меня дрожит подбородок.
— Упаковка ужасная, — говорит.
Открываю затертый бумажный сверток, который он держал в кармане бог знает сколько времени, с того вечера у фонтана. Там брошь, серебряная роза филигранной работы. С витрины магазинчика на рынке Башчаршия…
— Тебе нравится?
— Да.
— Я знал, что она тебе понравится.
Покопавшись в чахлом кустарнике, возвращается с палочкой, которую разламывает пополам о коленку. Сделав из половинок крест, пробует закрепить его с помощью нескольких травинок, но он не держится. Тогда достает из кармана бандану и перевязывает вместе огрызки палки. Втыкает получившийся крест в землю:
— Сколько он здесь простоит?
Под таким ветром…
Пьетро дает мне свой мобильник и просит снять его рядом с крестом.
Мы поговорили еще немного.
— Чем мне заняться, когда я вырасту, ма?
— А сам ты чего хочешь?
— Не знаю.
— Тебе же нравится играть, может, станешь музыкантом…
Говорит, что ему хотелось бы открыть сеть семизвездных гостиниц по всему миру. И спроектировать самый большой в мире номер сьют, с полем для гольфа внутри, включающим восемнадцать лунок.
Потом смотрит на меня:
— Я знаю, зачем папа поднялся сюда. — Протягивает руку, показывая на море. — Потому что отсюда видна Италия. — Улыбается. — Он скучал без нас, мам…
Аска осталась под навесом, у нее не хватило смелости подойти к нам. Она вымыла волосы и сушила их на дворе. Я видела, что она все время была в движении: накрывала на стол, наклонялась подобрать игрушку дочери. Ничем не отличается от меня, обычная женщина.
Сейчас смотрит на нас, пока мы подходим.
В деревнях многие женщины избавились от таких детей, матери помогали дочерям убивать их. Простые женщины превращались в отчаянных убийц. Аска обращалась в центр помощи изнасилованным на войне женщинам, но только когда родилась их дочь, когда ее тело открылось во второй раз и они с Гойко долго плакали, держась за руки, только тогда она почувствовала, что ненависть отделилась от нее, как ненужная плацента.
Лицо Аски опущено, рукой она поправляет влажные волосы.
Приближаясь к ней, вижу, как она повторяет это движение снова и снова, морщит лицо, открывает и закрывает рот.
Пьетро уставился в мобильный, я легонько толкаю его:
— Это Аска, жена Гойко.
Пьетро поднимает глаза цвета индиго. Улыбается, протягивает руку:
— Привет, Пьетро.
Аска застыла, держа его руку в своей. Не в силах выпустить ее.
Тогда Пьетро подходит к ней еще ближе. Целует Аске щеки: сначала одну, потом другую. И она раскрывает ему свои объятия.
Я вижу нашу судьбу, которая замыкается.
Аска поворачивается, говорит, что идет за бокалами.
Я застаю ее на кухне, она прислонилась спиной к стене. Беззвучно плачет. При виде меня
